Узы крови

Глава 1

Для смертных ночь – время грез, пороков и страха. Для вампиров она - всего лишь декорации к изысканной трапезе. Это время их жизни, время пира и охоты.

Но никак не бессмысленных споров.

Тьма застыла в углах кабинета, устлав своей мягкой черной шалью пол. Она молчит и слушает, не приближаясь к кругу желтого света от лампы на столе. В свете двое: друг напротив друга.

- Я настаиваю на том, чтобы Кирю-кун был переведен в Ночной класс, - голос Канаме Курана холоден и спокоен, как гладь северного моря. Таким тоном он может заметить, что сегодня ветрено, или отдать приказ о казни. В обоих случаях для него это не будет значить ровным счетом ничего.

Ректор Академии Кросс только качает головой. Он часто дурачится, и оттого немногие принимают его всерьез, но Канаме знает, что за этой показной беспечностью прячется гораздо большее, чем Кросс хочет показать.

- При всем уважении к вам я вынужден отказать, - твердо говорит он, но взгляд все же отводит. - Не думаю, что ученики Ночного класса будут в восторге от такого решения.

- Если вас волнует только это, то я могу гарантировать, что…

- Не можете, - мягко перебивает его ректор.

И Канаме понимает, что с очевидным не поспоришь.

Истинные вампиры никогда не признают бывшего человека равным себе. Они даже не станут терпеть рядом с собой его присутствие. Для них он - всего лишь жалкая ошибка, которую нужно стереть, уничтожить. Развеять в пыль. Такая участь ожидает всех вампиров уровня Е, и даже Канаме – чистокровному – не под силу это изменить.

Зеро еще борется с инстинктами чудовища, но его превращение в одержимого жаждой крови зверя - всего лишь вопрос времени. Не важно, как сильно он цепляется за рассудок, не важно, сколько раз он прижимает дуло пистолета к виску – зверь внутри него становится сильнее день ото дня, и он не даст Зеро спустить курок, как бы он того ни хотел.

Каждый раз, когда Канаме видит его, Зеро все ближе к грани. Но самое странное то, что Куран протягивает ему руку.

- К тому же, - тяжело вздыхает ректор, - Кирю-кун сам никогда не согласится перейти в Ночной класс. Мы не можем его в этом винить.

- Он опасен, - роняет Канаме. Слова, как кусочки льда – острые, режущие. Слишком прозрачные, чтобы в них затаилась ложь. - Скоро он не сможет себя контролировать. Вы хотите, чтобы ваши ученики подвергались такой опасности?

Кросс качает головой.

Но его решение неизменно.

- Пока это возможно, Кирю-кун останется в Дневном классе.

Канаме не произносит ни слова. Молча поворачивается и уходит. Когда дверь за ним закрывается, он позволяет себе запустить пальцы в волосы. Растерянно и раздраженно.

- Как обычно, да? - лениво интересуется замерший у стены Акацуки. Он с отсутствующим видом сжимает и разжимает ладонь, глядя, как на ней возникает и тухнет крохотный огонек. Хотя большую часть времени Канаме все равно, сейчас ему хочется спросить, почему Каин сопровождает его сюда каждый раз.

Но он лишь проходит мимо, не удостоив Акацуки ответа. Какой смысл говорить очевидное? Каин достаточно умен, чтобы понять все самому.

Это не первый визит Канаме к ректору и далеко не последний.

Одни и те же слова, одни и те же взгляды. И результат тоже всегда одинаков. Людям свойственно цепляться за надежду – даже самую крохотную, даже не существующую вовсе. Канаме прощает им многое: и слабость, и глупость, и невежество, но именно эта абсурдная уверенность, что все будет хорошо, каждый раз вызывает у него приступ острейшего раздражения.

Оставить Зеро в Дневном классе – все равно, что поселить волка в овчарню. Глупые овечки даже не успеют понять, что происходит, как он перережет их одну за другой. Собственно говоря, возможные жертвы Зеро интересуют Канаме в последнюю очередь, но вот то, что после такого для Кирю не будет дороги назад, станет серьезной проблемой. Его сотрут в порошок, как бездушного кровососа, и не важно, кто будет первым – истинные вампиры или охотники.

Канаме этот вариант не устраивает.

Зеро нужен ему. Нужен так сильно, что Канаме, вытаскивая его голову из петли, сует туда свою собственную.

Марать руки о неудавшегося вампира недостойно чистокровного. Так же, как и заботиться об обычной, казалось бы, девчонке. Все это слишком по-человечески и слишком предосудительно для высокородного вампира. В Ночном классе нет ни одного, кто бы одобрил подобное, Канаме знает это абсолютно точно. Но аристократы молчат. По крайней мере, до тех пор, пока он не сделает последнюю ошибку.

Акацуки – забавное исключение. Поступки Канаме он не поддерживает, но и не осуждает. И молчит не из-за страха или безграничного почтения, хотя и того, и другого в нем хватает. Канаме кажется, что Каин просто хочет увидеть, во что это все выльется, и рядом он всегда именно поэтому. Акацуки не проронит ни слова о частых визитах к ректору, потому что не в его интересах мешать развитию пьесы. А постоять за кулисами и посторожить, чтобы на сцену не вырвался кто-нибудь лишний, – это всегда пожалуйста. За что Канаме его и ценит.

Каин снова зевает, даже не прикрывая рот, и трет глаза рукой.

- Спорю на что угодно, Ханабуса уже дрыхнет. А ведь сегодня его очередь убирать комнату… Повезло мне с соседом, что тут скажешь.

Канаме едва заметно улыбается. Раздражение уже утихло, оставив после себя только неприятный осадок. Ему хочется как можно скорей оказаться в своей комнате и упасть на кровать.

Скоро рассвет.

Днем вампиры слабеют, становятся похожи на обычных людей. Так похожи, что иногда это даже пугает.

* * *

Каждый раз, закрывая глаза, Зеро видит один и тот же сон. Он помнит его наизусть, вплоть до мельчайших деталей: тихо падающий снег, сорванный крик матери, пальцы, до боли сжавшие его плечи, и запах увядшей сакуры от чужого кимоно... Все было залито кровью – яркой, горячей. Все рухнуло, когда в их дом вошла та женщина.

Зеро просыпается в холодном поту. Его колотит – от боли, от ужаса. От голода, который выворачивает его изнутри, скребется, будто грязная крыса, рвет в клочья легкие. Ползет по глотке вверх, требуя своего. Зеро хватается за шею.

Душно. Нечем дышать. Некуда деваться.

На столе – коробочка с кровяными таблетками и стакан воды. Зеро ненавидит их так яростно, как можно ненавидеть только своего злейшего врага. Но выбора у него все равно нет.

Таблетки сыплются на пол, когда он второпях рвет картонную упаковку, раскатываются в стороны и тонут в устлавшей комнату темноте. Зеро чуть ли не рычит, вскакивая с кровати, чтобы успеть поймать хоть одну. Ему везет: две таблетки останавливаются в бледной полосе лунного света из окна. Он хватает их и быстро забрасывает в рот. Пара глотков, чтобы протолкнуть их в горло, и все.

Ожидание не для него. У него не хватает терпения смотреть, как таблетки растворяются в воде, окрашивая ее в бледно-красный. Если постараться, можно убедить себя, что это – всего лишь вино, но… Солоноватый, щекочущий язык вкус не позволит тешиться иллюзией. Зверь внутри Зеро узнает его из тысячи.

Голод понемногу угасает, забивается вглубь. Ворчливо скулит, как старый пес, наконец-то выпросивший у хозяина обглоданную, сухую кость. Пока что ему хватит и такой. Он засыпает ненадолго.

«Подавись», - думает Зеро.

Руки дрожат, перед глазами у него плывет, но дышать уже легче, и горло не рвет изнутри при каждом вдохе.

Он поднимается, подходит к распахнутому настежь окну. Ночная прохлада освежает лицо и проясняет разум.

В последнее время приступы случаются все чаще, и их все трудней контролировать. Чертовы таблетки уже не помогают. И как вампиры вообще на них живут? Все равно что хищнику набить брюхо хлебом.

Зеро мотает головой, с силой сжимая виски. Какое ему дело до этих кровососов? Да пускай хоть тысячу лет гниют в своих гробах. Будь на то его воля, он закопал бы их всех так глубоко, что даже при всей их силе они не сумели бы выбраться.

Он не один из них.

Чужой голос – хриплый, ехидный – смеется где-то в глубине.

«Лжец».

- Заткнись! - Зеро ударяет кулаком в стену.

Боль отрезвляет, но ему все еще кажется, что он слышит злорадное хихиканье. От него не избавиться, даже если зажать уши. Зеро знает, чей это голос, и оттого, слыша его каждый раз, ему становится так страшно.

Зверь, живущий чужой кровью. Он не дает о себе забыть.

Легкие шаги, осторожный стук и обеспокоенный голосок:

- Зеро, ты там? Пора патрулировать территорию школы. И не вздумай отлынивать в этот раз!

Юки. Полна энтузиазма, как обычно. Зеро уже открывает рот, чтобы ответить что-нибудь как обычно колкое и раздраженное, но замирает, так и не проронив ни слова. Воздух вдруг становится сладким: в нем плывет манящий, дурманящий запах. Алая лента от двери до окна, через всю комнату… И снова голос Юки:

- Зеро, ты меня слышишь?

Проклятье, это снова случилось. И как она умудряется быть такой неосторожной? Что ни день, то новая царапина. И лишающий рассудка запах ее крови.

Зверь в Зеро воет и рвется наружу.

«Отдай мне ее, отдай!»

Его вновь разбудили и словно нарочно дразнят.

Черт побери, Юки, ну почему ты пришла именно сейчас?!

- Уходи! - рявкает Зеро.

- Но нам ведь нужно…

- Я сказал, уходи! Немедленно!

От приторно-сладкого запаха мутит, каждый вдох – как капля яда: мучительный и желанный одновременно. Зеро бросается в ванную.

Нужно отвлечься, быстрее. Пока зверь еще слаб, пока его еще можно удержать. Холодная вода – отличный способ освежить голову. Как в прямом, так и в переносном смысле. Струя разбивается о затылок Зеро, дробясь на стекающие по лицу ручьи. Его пальцы сжимают края раковины с такой силой, что, кажется, еще чуть-чуть, и по белой поверхности пойдет сеть трещин. Как по столу ректора от рук Курана.

Зеро до сих пор жалеет, что спросил тогда у Кросса, откуда эти наспех заклеенные трещины.

Сила нежити. Нечеловеческая, пугающая. Зеро чувствует, как она течет по его венам вместе с проклятым голодом.

Куран чует ее, как волк собрата, – у вампиров чертовски хорошее обоняние. Он смотрит на Зеро так, что у того начинает сводить скулы. От спокойного голоса Канаме и ставшего ритуалом «как ты себя чувствуешь, Кирю-кун?» у Зеро темнеет в глазах.

Его ответ всегда похож на выстрел – быстрый, жалящий, но Канаме это нисколько не задевает. Он лишь советует ему быть осторожным и уходит. Зеро остается, до боли сжимая кулаки, а тварь внутри него отзывается радостным, рабски преданным «слушаюсь, мой господин». Он слушает ее, проклятье, он слушает ее ненавистный, полный обожания голос, будто заклинание.

И лишь когда его губы послушно повторяют беззвучное «господин», Зеро, наконец, приходит в себя.

Он не может сопротивляться, и эта слабость только разжигает его ненависть. Зеро держится за нее, как за последнее, оставшееся от него прежнего.

Затылок начинает ломить от ледяной воды. Зеро выпрямляется. Перед глазами стоит лицо Канаме – спокойное, безучастное. Только взгляд живой, изучающий. Как будто он знает, каково это – чувствовать себя превращающимся в чудовище. Зеро не нужно его понимание, и жалость тоже не нужна. Он скорей пустит себе пулю в лоб, чем опустится перед ним на колени.

Внутри все словно стягивает в тугой узел. Спазм, отторжение.

Когда Зеро снова выпрямляется, бегущая по стенкам раковины вода уносит в водосток две кровяные таблетки. Опять. Зеро почти счастлив, ведь это значит, что он все еще человек. Хоть немного, хоть ненадолго.

* * *

Днем Лунное общежитие почти мертво. Мало кто из вампиров выходит из своих комнат, пока солнце еще светит, хотя, если имеешь дело с людьми, приходится брать в расчет их образ жизни.

Сумерки приносят оживление. Сегодня всем предстоит быть даже активней обычного, и виной тому Ичиджо Такума.

Когда меряешь время сотнями лет, года сливаются в бесконечный поток и такие мелочи, как именины, теряют свою значимость. Некоторые вампиры вообще не знают ночь своего рождения, и это их нисколько не волнует.

Ичиджо к ним не относится. Для него каждый День Рождения – именно день и обязательно с большой буквы – особенный праздник. Может быть потому, что ради этого события он может погонять разленившихся вампиров не от имени Курана, а от своего собственного. Своеобразная компенсация за то, что в обычное время все хлопоты по присмотру за порядком в общежитии ложатся на его плечи.

Поскольку днем от вампиров ничего толком не добьешься, подготовку к празднованию Ичиджо начал заблаговременно. На сегодняшнюю ночь для каждого уже готово личное задание – исписанные аккуратным почерком листки лежат под всеми дверьми. Личная подпись Канаме – залог того, что вампиры их не проигнорируют.

Однако Куран ничего не делает просто так. Поэтому, когда Ичиджо видит его на пороге своей комнаты, он уже знает – Канаме пришел за ответной услугой. По большому счету ему достаточно всего лишь воспользоваться силой чистокровного, и ни один вампир не осмелится перечить, но Куран этого не делает. Нет нужды – любой из Ночного класса пойдет за ним и без приказа.

- Канаме, - приветливо улыбается Ичиджо, пропуская гостя в комнату. Они знают друг друга достаточно, чтобы он заслужил право обращаться к нему просто по имени. - Чем обязан?

Куран проходит мимо Ичиджо, замирает на секунду посреди комнаты. Равнодушно смотрит на брошенные на полу брюки. Ичиджо виновато разводит руками.

- Шики не очень-то аккуратен. Прошу простить этот маленький беспорядок.

- Ничего.

Канаме опускается в большое кресло возле журнального столика, на котором в окружении стопок книг и толстых томиков манги стоят два бокала с бледно-красной жидкостью. Он не спрашивает разрешения – чистокровным это не пристало.

- Завтрак? - любезно интересуется Ичиджо, подходя к столику и поднимая один из бокалов.

- Нет, спасибо.

- А я, пожалуй, выпью. Только недавно проснулся. Шики так до сих пор дрыхнет, засоня.

Ичиджо устраивается в кресле напротив с бокалом в руке. Он пьет неторопливо, маленькими глотками. Не потому, что вкус разведенных в воде кровяных таблеток особенно приятен, нет. Просто так голод утолить легче, чем выпив залпом все до дна. Маленькие хитрости особой диеты для вампиров.

- Приготовления к празднованию еще не начались?

Тон светской беседы. Идеально безразличный. Канаме кружит вокруг да около, что совсем на него не похоже.

- Нет, но задания я всем уже определил. Руука и Рима будут составлять букеты…

- Вряд ли Руука оценит твой энтузиазм, - замечает Канаме.

- Ну, - хитро тянет Ичиджо, - у меня свои методы воздействия.

- Надеюсь, это не мои фотографии, раздобытые незаконным путем.

Кажется, в комнате холодает на пару градусов.

Ичиджо выдавливает из себя невинную улыбку. По крайней мере, ему хочется верить в то, что она получилась невинной, потому что в ящике стола, возле которого сидит Канаме, лежат те самые фотографии. За них Руука готова не то что букеты составлять, она венок сплетет и спляшет, но, к счастью для нее, Ичиджо не склонен к садизму в особо извращенных формах.

- Да нет, конечно, нет, - отмахивается он. - Достаточно лишь намека. Кстати, на Айдо лежит ответственность за торт. В сладком он разбирается гораздо лучше меня. А еще будет оркестр, который потом можно оставить на десерт.

- Ичиджо.

- Шучу, шучу. В оркестре будут все наши, не волнуйся. Я понимаю, что лишние провокации нам ни к чему.

Шуршание простыней заставляет Ичиджо повернуться. Одеяло на единственной в комнате кровати принимается ворочаться и бормотать что-то сонным голосом, а затем из-под него показывается растрепанная голова Шики. Он трет рукой заспанные глаза и широко зевает.

- Таку…

- У нас гость, Шики. Будь добр, поприветствуй его, как подобает.

Тот снова трет глаза и хмурится, пытаясь сфокусировать взгляд. Осознание того, что именно за гость сидит в кресле напротив Ичиджо, по сути, меняет немногое. Шики выползает из кровати, роняя одеяло на пол. Опускается на одно колено и склоняет растрепанную голову.

- Доброй ночи, Канаме-сама. Принимать у себя чистокровного – большая честь для нас.

Для «нас» – значит для него и Ичиджо. Шики всегда говорит это так, словно по отдельности они уже не существуют.

Ичиджо прячется за подхваченной со стола книгой, надеясь, что Канаме не обратит внимания на то, что из одежды на его соседе по комнате только длинная рубашка, а на шее - свежие следы укусов. Глупая и пустая надежда.

- Завтрак? - борясь с затягивающим его чувством «дежавю», предлагает он.

- Угу, - охотно откликается Шики.

- Опусти книгу, Ичиджо, - ровным голосом произносит Канаме. - Ты все равно держишь ее вверх ногами.

- О, правда? А я и не заметил.

Шики обходит кресло Ичиджо сзади и подхватывает свой бокал. Осушает в несколько больших глотков, возвращает на стол и плетется в ванную. Присутствие Канаме его, похоже, нисколько не беспокоит.

- Он не возражает, что я пью его, ты же знаешь, - сам не понимая, зачем, говорит Ичиджо.

Разумеется, Канаме знает. Все в общежитии знают.

Акт воспития крови для вампиров священен – особенно, если пьешь себе подобного. Это не просто утоление голода, это утоление желания. Близость особого рода. Привязанность, которая гораздо крепче, чем та, что дают человеческие чувства или секс. Впрочем, от последнего Ичиджо тоже не отказывается.

- Ты хотел со мной о чем-то поговорить, - напоминает он, опуская книгу на колени. - Это касается моего дня рождения?

- Частично, - уклончиво отвечает Канаме.

- О. Значит, Юки.

Мягкий кивок. Ичиджо помнит, что когда-то давно все эмоции Канаме можно было прочесть у него на лице, но те времена безвозвратно ушли. Для того чтобы выжить, он запрятал их так глубоко в себя, что Ичиджо уже не уверен, остались ли они вообще. Имя этой девчонки, Юки, пожалуй, единственное, что ненадолго может вернуть того Канаме, которого Ичиджо еще помнит.

- Завтра днем она пойдет в город. Это опасное место, поэтому я хочу, чтобы ты отправился туда. Я слышал, там появился очередной вампир уровня Е.

Ичиджо брезгливо морщится при упоминании о низшем. Охота на них не доставляет ему никакого удовольствия.

- А как же Кирю-кун? Он ведь наверняка пойдет с Юки, а значит, нечего опасаться.

- Он с трудом себя контролирует. Если справится – хорошо; если нет – убей низшего за него.

Ичиджо закатывает глаза.

- Это грязная работа, Канаме. Ты пользуешься моим к тебе хорошим отношением.

На губах Курана появляется слабая тень улыбки. Не каждый осмелится сказать такое в лицо чистокровному, а если и осмелится, то вряд ли уйдет безнаказанным. Ичиджо знает, что играет с огнем, но надеется, что их с Канаме старая дружба станет ему защитой. Они смотрят друг на друга в упор, выжидая, кто же первый отведет взгляд. Давний способ решать такие вот споры без лишней крови.

Замок на двери ванной громко щелкает, когда Шики закрывает ее за собой.

Ичиджо вздрагивает от звука, отводит взгляд. Лежащая на книге рука непроизвольно дергается, и зажатый в пальцах лист рассекает ему кожу.

Победа за Кураном, ничего не поделаешь.

До чего же неудачный момент для появления Шики выбрал, с досадой думает Ичиджо, разглядывая выступившую на пальце крохотную алую капельку.

- Ты порезался, - Шики подходит к нему, опускается на колени и бережно берет его руку в ладони.

- Все нормально, - слегка натянуто улыбается Ичиджо. Такой глупый проигрыш Канаме все еще не дает ему покоя. - Это пустяки.

- Нет, - упрямо мотает головой Шики. И прежде, чем Ичиджо успевает сказать что-то еще, проводит языком по ранке, слизывая каплю крови.

- Прекрати. Ты…

Укус – легкий, осторожный. На пробу. Разрешит продолжить или оттолкнет? Шики зализывает след от своих клыков, собирает языком алые капли с пальца Ичиджо, берет его в рот целиком.

Канаме молча наблюдает.

- Прошу прощения, - слабо оправдывается Ичиджо. - Шики, остано…

- Нет, - перебивает его Канаме. - Пускай продолжает. Что касается нашего разговора, то я полагаю, мы друг друга поняли.

Ичиджо только кивает. Шики оставляет в покое его палец, проводит языком по ладони и замирает над запястьем. Он всегда останавливается именно в тот момент, когда это меньше всего нужно. Ичиджо борется с желанием схватить его за волосы и ткнуть клыками в бледную кожу на своей руке.

Не медли. Пей.

- Мне наплевать на низшего, - Голос Канаме звучит будто издалека. Клыки Шики так близко к запястью, что Такума может смотреть лишь на них. - Приведи Юки ко мне.

- Мой день рождения…

- Подходящий повод, - соглашается Канаме. - Я рассчитываю на тебя.

-Да. Хорошо, - кивает тот, почти не слыша.

И одними губами шепчет «давай же».

Когда Шики вспарывает тонкую кожу на запястье и прижимается к нему губами, Ичиджо позволяет себе запустить пальцы в его темно-красные, винного цвета волосы. Откидывается в кресле, наблюдая за тем, как Шики пьет – аккуратно, не роняя ни капли.

Канаме поднимается и уходит – неслышно и не прощаясь. Ичиджо сейчас не до него, но свое согласие он уже дал. Этого вполне достаточно.

Глава 2

Прогулка по городу оказалась утомительней, чем Ичиджо предполагал. Мало того, что сегодня на небе ни облачка, так еще и Юки с Зеро на месте не сидится. И ладно бы, если они просто бродили по улицам, глазели на витрины магазинов и обивали пороги кафетериев. Так нет же. Зеро шарахается от людей, будто прокаженный, и все норовит забиться куда-нибудь в подворотню. Юки, разумеется, носится за ним и поминутно его вытаскивает на свет божий. Как будто он ему так уж нужен.

Для вампира в городе слишком много соблазнов – то и дело кто-то случайно режет палец ножом, падает на мостовую, разбивая колено, или царапает руку об острую ветку. Причин много, результат один – кровь. Чем больше людей, тем сильнее ее запах, так или иначе. Особенно, если рядом играющие дети. Сами по себе их вечные ссадины и порезы уже приглашение к обеду.

Раньше, когда зверь в нем был слабее, Зеро не реагировал на это так остро. Но Канаме оказался прав – с каждым днем Кирю все труднее себя контролировать.

Стоя в тени одного из домов и зажимая нос рукой, чтобы не чувствовать дразнящий аромат, Ичиджо наблюдает за тем, как Зеро бледнеет и хватается за горло. Мимо только что пробежал мальчишка с разбитым коленом. Наверняка, у него восхитительная кровь – чистая, юная.

Привыкай, Кирю-кун, думает Ичиджо, теперь это – твоя новая жизнь.

- Сейчас? - меланхолично интересуется Шики. В руках у него рожок с мороженым, которое он скучающе облизывает.

Ичиджо не отрывает взгляда от Зеро. Юки в это время беззаботно болтает о чем-то с торговцем нелепыми побрякушками, которые так любят все девушки, и потому не видит, как Зеро сжимает сумку на плече побелевшими пальцами, сгибаясь пополам в приступе выворачивающего наизнанку голода. Тоже мне Страж, брезгливо фыркает Ичиджо. Пока она там лепечет что-то, Зеро запросто может успеть закусить в ближайшем переулке и вернуться обратно. Его будущих жертв спасает лишь то, что Кирю чертовски упрям – он скорее удавится на цепочке своей “Кровавой Розы”, чем так просто опустится до уровня Е.

Он выпрямляется, быстро вытирает со лба выступившую испарину. Как раз вовремя, потому что в следующую секунду Юки поворачивается к нему и радостно сообщает, что узнала дорогу к одному милому кафе, где подают восхитительные десерты.

- На этот раз пронесло, - выдыхает Ичиджо. - Он сдержался.

Шики выглядывает из-за его плеча.

- Десерт, - задумчиво тянет он, переводя взгляд с удаляющейся парочки на Ичиджо. В синих глазах дрожат алые всполохи.

Ичиджо осторожно прикасается пальцем к липким от мороженого губам Шики.

- Ты свой уже получил, не забывай.

- Я помню.

Да уж, если бы не этот “десерт”, они, возможно, и не таскались бы за дочуркой директора и ее ручным вампиром весь день, как привязанные. Но кто виноват, что когда Шики пьет его кровь, Ичиджо абсолютно не способен сопротивляться чему бы то ни было? Особенно Канаме. Не стоит удивляться, если Куран продумал и это.

Сразу после пробуждения вампиры всегда голодны. Шики – не исключение. Учитывая это, а также его исключительную привязанность к Ичиджо, поздний вечер – идеальное время для того, чтобы нанести им визит. Шансы на то, что Ичиджо не сможет отказать Курану в просьбе, какой бы абсурдной она ни была, весьма высоки.

И Канаме этим злостно воспользовался.

Ичиджо устало вздыхает. Эта беготня по городу при свете дня выматывает хуже голода.

- Я хочу еще, - Шики умеет быть настойчивым, когда ему это нужно.

- Вечером. Все вечером, обещаю. А сейчас нам надо не упустить из виду нашу парочку.

- Иначе Канаме-сама снесет нам головы, - без тени беспокойства относительно их дальнейшей участи напоминает ему Шики. Мороженое тает в руках, но текущая по пальцам сливочная струйка его ни капли не волнует.

- Знаешь, вот про это можно было бы и не говорить. И вытри руки, они липкие.

Шики безразлично пожимает плечами и достает из кармана платок.

Когда Юки и Зеро заходят в кафе, Ичиджо позволяет себе расслаблено привалиться к обшарпанной кирпичной стене. Отсюда, из-за угла, хорошо виден выход, так что они сразу заметят, если их подопечные надумают покинуть здание. По крайней мере, у них есть около получаса, пока Юки будет уплетать очередной сладкий десерт. Можно немного расслабиться. Взглянуть на Шики… и ужаснуться.

- Боже мой, Шики, ты же весь измазался в мороженом. Ну как так можно?

Тот равнодушно пожимает плечами и вытирает рот рукавом. Для Ичиджо это как выстрел в сердце.

- Платок, Шики. Для этого у тебя есть платок. Где твои манеры? Ты же аристократ, а не какой-то оборванец.

Тот снова пожимает плечами, но все же запускает руку в карман, чтобы выудить оттуда кусочек ткани с изящными иероглифами “Шиаои Сенри”.

- Это все так… раздражает.

Ичиджо прикрывает глаза ладонью.

- Твоя лень не знает пределов, Шики.

- Теперь лучше?

Ичиджо открывает один глаз, чтобы оценить результат его стараний. У Шики на лице написано “как меня все достало”.

- Вот здесь еще осталось, - Ичиджо хватает Шики за руку дергает на себя и, поймав его лицо в ладони, быстро слизывает капельку мороженого с краешка губ. - Сладкое. Какая гадость, Шики, как ты это вообще ешь?

- Мне было любопытно. Кстати, Юки только что выбежала из кафе вслед за Зеро.

- Да что ж им на месте-то не сидится? - закатывает глаза Ичиджо. - Даже на секунду отвлечься нельзя.

- А если что, Канаме-сама нам голову…

- Да знаю я! Куда они побежали?

Шики втягивает носом воздух. Чихает.

- Юки снова поранилась, - флегматично констатирует он. - Но зато теперь мы точно сможем их найти.

Не бывает худа без добра, как говорится. У крови этой девчонки действительно восхитительный аромат. Он имеет над вампирами какую-то странную власть – ему невозможно сопротивляться. Ичиджо искренне жаль Кирю, потому что удерживать себя на грани, когда рядом с тобой такой деликатес, та еще пытка.

Они успевают как раз вовремя. Тело низшего рассыпается в прах раньше, чем Ичиджо возвращает свою катану в ножны.

Юки сразу требует ответов. О, да, конечно, она всегда их требует. У Ичиджо они есть, но это не значит, что он собирается перед ней отчитываться. Он всего лишь замечает, что ей лучше бы обработать рану, и приглашает в Лунное общежитие этой ночью.

Все. Ичиджо надеется, что теперь Канаме будет доволен.

У него на языке отвратительно сладкий вкус мороженого, и единственное, чего он сейчас хочет, – это оказаться у себя в комнате и наконец-то смыть его кровью Шики.

* * *

Канаме отказывается признаться себе в том, что для него эти сутки были длиннее года. С той минуты, как он покинул комнату Ичиджо, добившись все-таки своего, время будто остановилось. Солнце, казалось, прилипло к небу и собиралось висеть там вечно. Открытые, хотя и занавешенные шторами окна не спасали от жары. Если для смертных она мука, то для вампиров – настоящий ад. Они не созданы для дня; они живут в прохладе ночи, видят в темноте, как кошки, и всегда учуют даже каплю крови.

Канаме засыпает лишь под самый вечер.

Шахматная доска гораздо жестче подушки, но она его поле битвы уже многие годы. Король не должен покидать его надолго, иначе пешки разбредутся кто куда. А Канаме слишком долго собирал их вокруг себя, чтобы вот так потерять.

Тихий стук, едва слышный скрип отворяемой двери. Канаме поднимает голову с расчерченной клетками доски, уже зная, кто это. Не дожидаясь ответа, к нему входит только Ичиджо.

- Мы разобрались с низшим.

Канаме прикрывает глаза и откидывается на спинку кресла. От сна в неудобном положении у него затекла шея, в голове звенит. Хочется крови. Жажда всегда просыпается самой первой.

- Меня не…

- Да, да, я помню, - не давая ему договорить, улыбается Ичиджо. - Тебе нет до него дела.

- Она…

- Придет. И, скорее всего, не одна.

Канаме открывает глаза. Ичиджо так и стоит в дверях, ступив в комнату лишь одной ногой. Он знает Курана многие годы, и в общении с ним у Ичиджо есть свои привилегии, однако то, что в первую очередь Канаме для него господин, всегда останется неизменным. Без его разрешения он может позволить себе один-единственный шаг. Другие лишены и этого.

- Я отправил Акацуки и Айдо встретить их. На всякий случай. Большинство будет не в восторге от того, что здесь появится Юки, ты же понимаешь. А за всеми не уследишь.

Канаме мягко кивает.

- Спасибо.

Что сделал все, как и подобает верному вассалу. Канаме знает, что Ичиджо читает несказанное в его глазах.

- Тогда пойду улаживать последние дела с подготовкой. Начнем с сумерками. Ты почетный гость, разумеется.

* * *

Ночь спокойна и безветренна. Небо исколото звездами, и, кажется, что они совсем близко. Только протяни руку… и сожми в ней пустоту. Близость звезд обманчива, как и много другое в мерцающем редкими огнями саду перед Лунным общежитием. Вампиры не любят яркий свет, предпочитая ему полумрак. В нем кровь кажется темней обычного и так похожа на соленое вино.

Стоя у окна, Канаме слышит легкие торопливые шаги Юки вдалеке и вторящую им тяжелую поступь Зеро. Они уже здесь. Все идет по плану. Когда появляются еще двое – Акацуки и Айдо – шаги на время замирают, а затем звучат вновь.

Канаме отходит от окна. Пожалуй, самое время спуститься в сад. Его там уже ждут – наивная девочка и ее вампир. Зеро, конечно же, как всегда угрюм и молчалив. Наверняка его угнетает окружающая обстановка, но когда-нибудь ему все равно предстояло узнать, что те, одним из которых он вскоре станет, на самом деле не такие уж и чудовища. Звериные инстинкты сильны, это так, но с ними можно не просто жить. Ими можно наслаждаться.

Пусть Зеро видит то удовольствие, с которым вампиры пьют кровь. Хотя здесь, на территории Академии она и ненастоящая.

Он отводит взгляд, когда Канаме смотрит на него, сидя на диване и обнимая Юки. Рука Курана так по-собственнически лежит на ее плече, будто она всегда принадлежала только ему.

Он помнит глаза Зеро в те дни, когда он приходил в их дом навестить Юки. Вначале в них горела лишь ненависть – непримиримая, отчаянная. И боль, которой хватило бы на пару жизней. А потом что-то изменилось. Во взгляде Зеро проснулась зависть – такая сильная и разъедающая, что даже ненависти пришлось потесниться, уступая ей место.

Поэтому сейчас Кирю смотрит куда угодно, но только не на руки Канаме, лежащие на плечах Юки.

Хочешь, чтобы эти руки обнимали тебя, а не ее, мальчик? Канаме видит его насквозь – такого упрямого и своенравного. Хочешь быть на ее месте?

//Повернись ко мне,// - приказывает Куран беззвучно. - //Повернись и смотри, что я мог бы сделать с тобой, но делаю с ней.//

Он поднимает к лицу тонкую руку Юки, осторожно касается губами свежей раны. Влить каплю силы, исцелить.

Канаме слышит, как Зеро нервно сглатывает, не в силах оторвать от них взгляд. Давай же, покажи своего зверя. Канаме хочет увидеть его так сильно, как давно уже ничего не хотел.

Зеро дергается вперед, но тут же отступает. Какой упрямый мальчик все-таки. Что ж, прямые методы всегда считались наиболее эффективными. Кирю – первый, кто заставил Канаме скатиться до таких примитивных способов манипулирования, как провокация. Когда Куран понимает это, пистолет Зеро уже направлен ему в лоб, а ладонь его верной Сейрен у горла дерзкого мальчишки.

Смотри, до чего ты меня довел, говорят глаза Канаме, но Зеро этого не понять. Интересно, чего ему стоит держать чистокровного на прицеле, когда его зверь внутри бьется и воет в припадке бешенства. Канаме слышит его тихий скулеж – он хочет упасть на колени и молить прощения, но Зеро ему этого не позволит. И потому с ним так интересно играть.

Среди гостей слышны недовольные шепотки. Не стоило, пожалуй, доводить до такого на глазах у всех.

- Сейрен.

- Да, Канаме-сама.

- Охраняй Юки. Мне нужно поговорить с Кирю-кун наедине.

- Слушаюсь, Канаме-сама.

Юки открывает было рот, чтобы спросить, но Куран предупреждающе кладет палец на ее губы.

- Не волнуйся. Мы ненадолго.

Легкое внушение – не более. Глаза Юки слегка затуманиваются, она послушно кивает и чуть опускает голову. Замирает на диване с прямой, напряженной спиной, руки на коленях. Примерная девочка.

- Пойдем, Кирю-кун.

Зеро сжимает кулаки, отступает на шаг от Канаме.

- Я не оставлю ее.

- Твоя преданность позволила тебе стать щитом для Юки, Кирю-кун. Но ты не сможешь защитить ее, если не обуздаешь свои звериные инстинкты. Я могу подсказать способ, как справиться с ними. Внять или не внять ему – твой выбор.

- Ты… Твое племя лишило меня выбора четыре года назад, - цедит Зеро сквозь плотно сжатые зубы.

Канаме мягко улыбается.

- Это старая история, но я, пожалуй, могу выслушать ее в очередной раз. Внутри.

- Я не…

- Я сказал, внутри, Кирю-кун, - голос Канаме резко холодеет.

Зеро едва заметно вздрагивает, словно его пробирает озноб, бросает последний взгляд на Юки и молча следует за Кураном.

Высокие двери распахиваются перед ними сами собой и смыкаются за их спинами, когда они проходят комнаты одну за другой. Здесь не горят свечи. Лишь бледные полосы лунного света на полу. Пересечение теней делает его похожим на черно-белую мозаику. Неправильное, исковерканное шахматное поле, и фигуры на нем ведут себя совсем не так, как должны.

Разве черный король не должен командовать своими пешками, стоя за их спинами? Что он получит от этой авантюры с чужой ладьей?

Наверное, впервые в жизни у Канаме нет ответов. Он держит возле себя лишь тех, кто не задает ненужных вопросов, но так ли это верно на самом деле? Особенно сейчас.

Когда они оставляют позади уже четвертую комнату, Канаме наконец решает, что можно остановиться. Вампиры хорошо видят в темноте, но он все же подходит к столу и открывает верхний ящик, зная, что там лежат спички. В голову приходит мысль о том, что Акацуки на его месте просто щелкнул бы пальцами, и свечи в тот же миг бы вспыхнули. Впрочем, втягивать Каина во все это только ради того, чтобы воспользоваться силой его рода, как минимум нелепо. На его счет у Канаме совсем другие планы.

- Чего ты хочешь от меня? - вопрос звучит как раз, когда Куран зажигает последнюю, пятую, свечу в высоком резном подсвечнике.

Мрак в комнате расползается по углам. Канаме поворачивается к Зеро, прислоняется к краю стола и скрещивает на груди руки.

- Правильней было бы спросить, что я хочу тебе дать, Кирю-кун.

Зеро фыркает так, что фразу «будто мне от тебя что-то надо» можно даже не произносить. Он смотрит на Канаме настороженно, с опаской. Как на дикого зверя, который выглядит безопасным, только когда спит.

Канаме улыбается при мысли об этом.

- Мне ничего…

- Ошибаешься.

Зеро плотней сжимает губы – тонкая бледная линия. Упрямый. Канаме привычным жестом запускает пальцы в волосы и качает головой. Похоже, заставить Зеро признать очевидное, будет трудней, чем он рассчитывал.

- Ты думаешь, что справишься со своим голодом. Похвальная самоуверенность, но когда с ней перебарщиваешь, она превращается в глупое упрямство.

- Это не твое дело, вампир!

Зеро выходит из себя с такой легкостью, что Канаме даже не нужно прикладывать к этому особых усилий. Всего пара слов, и он может наслаждаться ненавистью в глазах Зеро ничуть не меньше, чем наслаждался бы его кровью.

- Осторожней со словами, Кирю-кун. Ты уже давно потерял право отзываться о нас, как о чудовищах, потому что…

- Я не один из вас!

Выкрик слишком громкий, почти панический. Значит, уже понял. Он, конечно, сопротивляется, и последние четыре года прожил только благодаря своему упрямству, однако… Их теперь двое в одном – Зеро и его зверь. Обратной дороги уже нет. Но разве тьма так уж плоха? Какая разница, что светит – луна или солнце – если ты можешь жить даже лучше, чем раньше? Быть сильнее, быстрее и не бояться окончить свои дни в дряхлом рассыпающемся теле. Цена не так уж высока, если вдуматься: чужая жизнь в обмен на твою собственную.

Канаме хочет, чтобы Зеро выбрал тьму по собственной воле. И, наверное, поэтому он сейчас здесь, с ним.

- Попробуй найти в этом положительные стороны, - произносит Канаме. Голос спокойный, убеждающий. Таким говорят с маленькими детьми, когда хотят, чтобы они слушались. - Твои навыки охотника только обострились, не так ли? Тело вампира выносливей человеческого.

- Плевать.

Зеро не желает слушать. Он мотает головой, словно хочет выкинуть из нее слова Канаме.

- Ты сможешь защитить Юки от любого, кто посмеет ее обидеть.

Удар по слабому месту всегда самый болезненный и действенный, но для достижения своих целей Канаме им не брезгует. Зеро делает шаг вперед и чуть ли не рычит.

- Не впутывай ее в это.

- Во что? - слегка удивленно приподнимает бровь Куран. - Это ведь ты не сдержался тогда на лестнице. Это ты укусил ее, ты ее впутал.

- Заткнись!

Зеро бросается на него – молниеносный, смертельный рывок. Канаме мог бы уклониться и даже успеть отвесить наглецу легкий подзатыльник, но он пришел сюда совсем не за этим. Подсвечник летит на пол, свечи гаснут. В разрезанном лунными полосами полумраке комнаты слышно лишь дыхание двух застывших теней. Они так близко, что, кажется, слились в одну.

Руки Зеро сжимают шею Канаме, будто гадюку. В его глазах столько ярости и ненависти, что в них можно утонуть. Они захлестывают его с головой, не дают опомниться. Канаме чувствует на своих губах быстрое, рваное дыхание Зеро. Они делят каждый вдох на двоих.

- И что дальше, Кирю-кун? Убьешь меня? Не смеши, тебе меня даже не поцарапать.

Зеро не отвечает, но его пальцы давят все сильней. Канаме может позволить ему потешиться иллюзией своего превосходства еще немного. Он ждет, пока зверь покажет клыки, а ради этого можно и потерпеть. Недолго.

Хватает всего пары движений, капли силы, и Зеро уже на полу – оглушенный, растерянный. Ни одному вампиру не справиться с чистокровным, тем более вампиру, когда-то бывшему человеком. Зеро рычит, пытаясь встать, скребет по полу пальцами.

- Это называется Узами, Кирю-кун, - массируя шею, поясняет ему Канаме. Зеро умеет доставлять боль, когда действительно этого хочет. Следы его пальцев горят на коже Курана, будто клеймо. - Ты сможешь шевельнуться, только когда я разрешу тебе это сделать.

Зеро снова дергается, но безуспешно.

- Не поверишь, пока не попробуешь, да? - вздыхает Канаме. - Что ж, можешь пытаться сколько угодно.

- Отпусти меня немедленно!

- Чтобы ты снова попытался меня убить? Извини, но вынужден отказать.

Зеро делает глубокий вдох, пытается расслабиться. Только ненависти в его глазах меньше не становится.

- Чего ты хочешь? - Кажется, он хочет добавить что-то еще – злое, яростное, но все же сдерживается.

- Дело не в том, чего хочу я, Кирю-кун, а в том, что хочешь ты сам.

И прежде, чем Зеро успевает выплюнуть очередной оскорбительный ответ, Канаме уже сидит на его бедрах, сжимая бока коленями. Если он не желает понимать по-хорошему, придется объяснить по-плохому.

- Слезь с меня.

- Вампиры слабеют без крови, Кирю-кун, - аккуратно закатывая себе рукав, размеренным голосом объясняет Канаме. На слабые попытки Зеро сбросить его он не обращает никакого внимания – под действием Уз тот способен лишь вяло дергаться, не более.

- Я не хочу это слушать, ясно? Меня это не касается.

- Еще как касается. Если бы ты пил кровь, то я не смог бы тебя так легко обезвредить.

Откровенная ложь, но Зеро незачем об этом знать. В любом случае против Канаме у него не было бы ни шанса, даже будь он потомственным вампиром.

Куран с удовольствием воспользовался бы ножом, вот только ничего такого под рукой нет. Остается пусть и примитивное, но самое верное средство – клыки. Он знает – Зеро еще ни разу не видел его клыков. Пусть смотрит. Этот взгляд – голодный, затянутый алым маревом, ради него стоило терпеть любую, даже самую вопиющую дерзость.

Когда Канаме прокусывает кожу на своем запястье, Зеро замирает, будто под гипнозом. Он не пытается освободиться; он открывает рот, облизывает пересохшие губы и тянет язык, чтобы поймать хоть каплю. В его глазах уже нет ничего человеческого, это глаза зверя – голодного, готового на все ради одного глотка. И Канаме улыбается, зная, что только его кровь способна утолить его жажду.

- Видишь, Кирю-кун? На самом деле ты хочешь этого так же сильно, как и любой вампир. Ты ведь один из нас. Не сопротивляйся. Просто смирись и прими это. Как заслуженную награду за то, что служишь мне.

- Нет!

Глаза Зеро снова возвращают свой цвет. Он отворачивается, закрывает глаза, лишь бы не видеть, как темная жидкость ползет по запястью Канаме, перетекает на пальцы и капает, капает на пол рядом с его головой. Звук каждой разбившейся капли для него мучительно громок.

- Пей, Кирю-кун.

Канаме не знает милосердия. Терзания Зеро для него не более чем выдумка, всего лишь способ обмануть себя, заглушить свою сущность. Он хочет видеть его зверя, и он вытащит его наружу, даже если это сведет Зеро с ума.

- Ненавижу…

Слишком слабый голос, слишком неуверенный. Разве так говорят о ненависти?

- Убью…

Канаме склоняется над лицом Зеро. Шепчет ему в самое ухо:

- Так просят о глотке крови, Кирю-кун. На угрозу совсем не похоже.

Кровь капает на губы Зеро, стекает по ним, бежит по подбородку.

- Если хочешь выжить, если хочешь стать сильней, чтобы отомстить… Пей.

И зверь просыпается вновь. Рычит и рвется на волю.

Канаме держит руку над губами Зеро, но не дает ему приникнуть к ране. Привилегия знать вкус кожи чистокровного пока не для него. Зеро жадно облизывается, открывает рот и ловит тонкую горячую струйку. Его язык дрожит, когда он пытается дотянуться до запястья Канаме.

Еще не время. Куран поднимает руку чуть выше. Издевка – такая тонкая и изящная, что Кирю остается только тихо, просяще стонать. В его глазах горит лишь одно желание – выпить Канаме до дна.

Ненасытный.

Кровь чистокровного не сравнится ни с какой другой. Ради нее Зеро будет приходить к нему снова и снова. Пока Канаме не решит, что наигрался с ним вдоволь.

Он закрывает рану ладонью. Залечить ее – дело нескольких секунд. Для Канаме в этом нет ничего особенного.

- Хватит на сегодня.

Губы Зеро в крови, они горячие и липкие. Они шепчут «еще», когда Канаме кладет на них пальцы.

- Ты действительно ненасытный, Кирю-кун. Но нам нужно возвращаться.

Канаме поднимается и отпускает Узы. Аккуратно слизывает оставшуюся на запястье кровь и спускает рукав, краем глаза наблюдая за Зеро. Сейчас, когда из его глаз уже исчезли багряные всполохи, голод снова сменяет ненависть. К самому себе – в первую очередь. Кирю трет лицо и руки с таким остервенением, что, кажется, сдерет кожу.

- Смочи платок водой из графина.

- Не указывай мне, что делать, - тут же взрывается Зеро. - Без тебя разберусь.

- Как знаешь, - равнодушно пожимает плечами Канаме. - Но если гости учуют на тебе запах крови, не могу поручиться, что они на тебя не кинутся.

Зеро рычит «чтоб тебя», но все же хватает со стола графин.

Когда они возвращаются, Юки сидит в той же позе, что и раньше. Легкое касание виска, и она приходит в себя – растерянно оглядывается, будто пытаясь понять, как оказалась на диване рядом с главой Ночного класса.

- Я… кажется, немного придремнула. Простите, Канаме-семпай.

- Ничего, Юки. Ты просто устала.

Он снова кладет руку ей на плечо.

Зеро хмыкает и отворачивается. Сегодня он переступил черту.

У Кирю-человека и Кирю-вампира разные причины, но оба привязаны ими к Канаме. Первый – ненавистью, второй – голодом.

Серая ладья встает на центр доски. Никто не берет ее в расчет, ведь в черно-белом мире шахмат нет места серым. Но когда она вступит в игру, удивляться будет уже поздно.

Глава 3

У Юки такая тонкая кожа, что Зеро даже не нужно прикладывать усилий, чтобы прокусить ее. Клыки входят в шею легко, как нож в масло. Она дрожит в руках названного брата, эта наивная и смелая девочка; она думает, что делает все правильно. А Зеро, глотая ее кровь, думает лишь об одном: она совсем не похожа на ту, что он пил на празднике в Лунном общежитии.

Зеро не позволит Юки узнать.

«Ты ведь хочешь, чтобы вместо меня твою кровь пил Куран Канаме, верно?»

Юки смотрит на него глазами добровольной жертвы, но ей никогда не понять, что в этих словах звучит не обида, а страх.

Зеро боится самого себя. Того, что с ним делает кровь Канаме. Она не утоляет жажду, нет. Наоборот, заставляет желать большего. Если с Юки его зверь засыпает, насытившись, то с Канаме он рвется на волю. Его кровь как дурман: хочется насладиться ее вкусом снова и снова, хочется хватать чужие руки, тянуться к ним клыками, хочется чувствовать на губах горячие капли.

Рядом с Канаме Зеро становится зверем быстрей, чем понимает, что происходит.

Ему нужно держаться от него подальше, но сказать проще, чем сделать. Пока они оба в этой Академии, их встречи неизбежны. Зеро кажется, что он похож на маленькую цирковую лошадку, которая бежит от сидящего на бортике Канаме, но, делая круг, все равно к нему возвращается.

Зеро чувствует себя на привязи.

А Куран наслаждается. Ему ведь нравятся такие игры, Зеро уверен. Рано или поздно любому наскучит смотреть на склоненные головы и слушать раболепное “да, мой господин”. Зеро, пожалуй, может это понять, но быть новой игрушкой Канаме отнюдь не собирается.

«Кровавая Роза» лежит на кровати в желтом свете ночника. Зеро падает лицом в холодные простыни, на ощупь находит пистолет и тянет его к себе. Металл скользит по ткани с тихим шуршанием.

Оружие не знает промаха и не ведает жалости. Оно всегда готово служить хозяину, лишь прикажи.

Зеро столько раз спускал курок, что, будь «Кровавая Роза» живой, она бы узнавала тепло его пальцев, как верная любовница, – мгновенно, безошибочно. И откликалась бы только на его прикосновения. Будь она жива, Зеро приказал бы ей сделать то, с чем сам справиться не в силах. Всего один выстрел, один последний вздох у его виска.

Он пробовал уже не раз и будет пытаться снова и снова.

Поднять пистолет к виску. Закрыть глаза. Взвести курок. Спустить...

Палец предательски дрожит. Не потому, что Зеро сомневается. Он все решил уже давно, и этому решению не один год. Но выстрелить не получилось еще ни разу.

Зеро сжимает зубы и давит на курок. Сильнее. Сильнее, черт побери. Стреляй же!

Пальцы не слушаются. Будто кто-то держит его руку и шепчет в самое ухо:

«Не тебе решать, когда умирать».

- Тогда кому?! - кричит Зеро в пустой комнате. Резко садится на кровати, швыряет пистолет в угол. - Кому?!

«Твоему господину».

«Заткнись, - думает Зеро. - Замолкни, исчезни, растворись».

У него нет господина, он решает сам за себя. Всегда. Исключая самую малость – вопрос его собственной жизни и смерти.

Свет от ночника вдруг кажется слишком ярким, почти ослепляющим. Зеро щелкает выключателем и, закрыв лицо ладонями, снова валится на кровать.

Во тьме ему легче – и глазам, и мыслям. Она мягкая, обволакивающая. Она знает тебя истинного, Зеро.

Неужели ты не заметил, что уже полюбил ее?

* * *

Если не брать в расчет интриги и политику, иногда Каину кажется, что Ханабусу отправили в эту Академию только потому, что его болтовня вконец достала не только прислугу, но даже родственников. И их нетрудно понять. Каин вот прекрасно понимает.

Айдо похож на маленькую золотую птичку. Он может щебетать часами. Не говорить, а именно щебетать. Порой рассерженно или возмущенно, но чаще – особенно, когда речь заходит о Куране, – захлебываясь восхищением.

Каин обычно слушает излияния кузена вполуха. Эта привычка спасает его от участи стать братоубийцей, потому что если бы он вникал во все, что говорит Ханабуса, так долго они бы вместе в одной комнате точно не прожили.

- А вот кусочек краски с рамы той картины, что висит внизу в холле. Сегодня Канаме-сама провел по ней рукой.

Каин усилием воли заставляет себя подавить обреченный стон. Ханабуса горит желанием заменить свою недавно уничтоженную коллекцию новой кучей хлама, так что вскоре их комната снова будет похожа на свалку. Впрочем, если он не научится хорошенько все это прятать, то его свежесобранные шедевры доживут максимум до следующей чистки. А в том, что Куран ее устроит, Каин даже не сомневается. Что-что, а дисциплину он поддерживать умеет.

- Ты бы поаккуратнее с картинами, - вяло советует Каин, съезжая в кресле и зевая во весь рот. - Должно же быть хоть что-то святое…

- Канаме-сама – единственный святой! - пылко перебивает его Ханабуса. И, не обращая внимания на следующее за этим «да, да, конечно», подскакивает к Каину с новым предметом своей безумной коллекции.

- Вот.

- А? - Каин подозрительно косится на замершую в опасной близости от его носа вилку.

- Эта вилка была освящена прикосновением Канаме-сама, - глаза Ханабусы светятся таким неподдельным восхищением, что впору всерьез обеспокоиться его рассудком. По крайней мере, во время подобных приступов он бывает ничем не лучше религиозного фанатика.

Каин вздыхает. А что еще делать? Переубеждать кузена чревато, а лишние неприятности никому не нужны. Каину в особенности. Он не любит напрягаться больше, чем нужно для достижения какой-либо цели. И это не лень, это обычная рациональность.

- Да понял я, понял. Только не маши ей прямо перед моим лицом. Ты же не хочешь, чтобы я случайно осквернил твое сокровище, чихнув на него.

Каин не успевает даже моргнуть, как Ханабуса оказывается уже в другом углу комнаты, прижимает к груди драгоценную вилку. Похоже, гипотетический чих для него равен вполне реальному ужасу.

- Ты не посмеешь!

- Даже и не собираюсь.

Последней фразы Ханабуса, кажется, не слышит. Взгляд у него возмущенно-обвиняющий.

- Ты хоть представляешь, чего мне стоило достать эту вилку?

Каин равнодушно пожимает плечами. Ему не особо интересны подробности одержимости кузена, но тот, судя по всему, горит желанием ему все поведать. Что ж, прекрасно. Каин не собирается его останавливать. Информация не бывает лишней, к тому же иногда Ханабуса, забываясь, сбалтывает забавные вещи.

- Я получил эту вилку у прислуги…

- Молодец, хороший мальчик, - машинально бормочет Каин.

-… в обмен на твои фото в душе.

А вот это определенно лишнее.

Каин оказывается возле вжавшегося в стену кузена всего за секунду. Порой к нему необходимо применять шоковую терапию, а то, бывает, его немного заносит. Руки по бокам от головы Айдо и лицо Каина в провокационной близости от его собственного помогают безотказно. Ханабуса вздрагивает, разом бледнеет и отводит взгляд.

- Ты фотографировал меня в душе? - очень спокойно спрашивает Каин. Чтобы запугать, необязательно метать гром и молнии или устраивать показательный пожар. Ханабуса – умный мальчик и умеет понимать с полуслова, когда нужно. Сейчас как раз такой момент.

- Я… эээ… у тебя была открыта дверь…

- И?

- Ну и…

- Ханабуса, - вздыхает Каин. - Мы живем с тобой в одной комнате не первый день. Ты прекрасно знаешь, что у меня, так же, как у тебя, есть свои привычки. Ты собираешь весь этот хлам, к примеру, а я никогда не запираюсь в ванной. Но как-то мы научились не только мириться друг с другом, но даже доверять. Совсем чуть-чуть, но все-таки. И что я получаю взамен? Удар в спину от любимого кузена? Ханабуса, Ханабуса… Это низко.

- Низко? - неожиданно вспыхивает Айдо. - И это говорит мне тот, кто отбирает у меня Канаме-сама? Ты – первый, кто все начал.

Ханабуса злится, причем злится по-настоящему – его глаза темнеют, а в комнате резко холодает. К Каину с хрустом мчится ледяная дорожка. Миг – и его ноги во льду по колено.

Вот, значит, как. Играем по-крупному.

- Ты ведешь себя, как ребенок, Ханабуса. Что тебе привиделось на этот раз?

Айдо яростно шипит. Ледяной панцирь на ногах Каина поднимается на ладонь выше.

- А, может, лучше ты мне расскажешь? О тех ночах, когда ты уходишь с Канаме-сама и приходишь под самое утро. Думаешь, я ничего не понимаю? Я не дурак.

О, так вот в чем дело. Кто бы мог подумать, что Ханабусу так зацепит. И как ему теперь объяснить, что несостоявшийся роман Каина и Канаме всего лишь плод его разыгравшегося воображения? Не поверит ведь, как ни доказывай. А у Каина, кстати говоря, уже ноги замерзли.

- Послушай меня, Ханабуса…

- Ой, я кажется не вовремя.

«Не вовремя, Ичиджо-сан, совсем не вовремя», - хочется буркнуть Каину.

Ичиджо осторожно выглядывает из-за двери и виновато улыбается. Пара секунд уходит на то, чтобы Каин осознал, в какой они ситуации. Он прижимает Ханабусу к стене и при этом по колено во льду, что служит явным признаком недовольства Айдо. Со стороны, это все выглядит, как домогательство, возможный инцест и другие ужасные слова, о которых Каин даже не хочет думать. Но их непременно вспомнит Ичиджо, как только скроется за дверью. В этом Акацуки не сомневается. Нельзя не знать таких слов, если читаешь столько яойной манги, сколько читает Ичиджо.

Волна жара по ногам, и лед исчезает. Каин отталкивается от стены, на которую опирался руками, и выпрямляется. Ханабуса только возмущенно фыркает.

- Я, собственно, заглянул по делу, - торопливо бормочет Ичиджо, старательно игнорируя его недовольное лицо. - Айдо-кун, это насчет того торта, что ты заказал на мой день рождения в кондитерской. Шики непременно хочет узнать его рецепт, чтобы попробовать испечь самому, так что…

Каин ерошит себе волосы и вымученно вздыхает. Иногда с Ханабусой бывает так трудно.

- Пойду прогуляюсь.

- Если это из-за меня, Акацуки-кун, то не стоит, - уже в дверях пытается остановить его Ичиджо. - Я зайду попозже.

- Я хочу прогуляться, Ичиджо-сан, - с нажимом повторяет Каин. - Сейчас. И это не из-за вас.

Он может побиться об заклад, что в этот момент за его спиной Айдо готов взвыть. Ревность – страшная вещь, особенно ревность выдуманная.

«Доигрались, Куран-сама, - мысленно стонет Каин. - У нас с вами теперь роман».

* * *

Уйти, хлопнув дверью, всегда легко. Если смотреть со стороны, получается эффектно и трагично. Накал страстей и прочее. В фильмах на этом месте обычно происходит смена кадра, и героев оставляют разбираться с последствиями самостоятельно.

Каин на данный момент к ним определенно не готов. Настроения шататься по общежитию нет никакого, но и возвращаться тоже нельзя. Пока Ханабуса не успокоится, к нему лучше вообще не приближаться. Порой Каин думает, что с таким взрывным характером Ханабуса должен был родиться в семье Акацуки. Способность повелевать огнем – таким же диким и необузданным – подошла бы ему куда лучше, чем управление льдом. Но забавно, что при такой разнице в силе крови они все-таки родственники.

Каин раздраженно фыркает. Скандал в благородном семействе, не иначе.

Впрочем, можно не волноваться, что новость разлетится по общежитию. Ичиджо не из тех, кто выдает чужие секреты. О, нет, он их коллекционирует и бережно хранит, пока не представится случай с выгодой использовать полученные знания. Будет интересно посмотреть на его лицо, когда он поймет, что на самом деле кроме родственных уз Ханабусу и Каина ничего не связывает.

Когда их комната остается за поворотом коридора, Каин прислоняется спиной к стене и устало вздыхает. Ханабуса наверняка там рвет и мечет, а все из-за собственного упрямства. Эта одержимость Кураном его до добра не доведет. Он ведь даже не способен спокойно выслушать, что Каин хочет ему сказать. Ведет себя, как ребенок, и еще злится, когда ему об этом говорят.

По большому счету Каин – единственный, кто может терпеть выходки кузена. Наверное, потому что его вообще мало что трогает, а уж восхищенное щебетание в сторону Курана тем более. Он выглядит безобидным, их мальчик-идол, на которого молится половина учениц Академии, но Каин, как никто другой, знает, – не стоит переходить ему дорогу.

Ханабуса слишком упрям и злопамятен, когда дело касается Курана. Его ревность – не просто вздохи в одиночестве, это методичное и беспощадное уничтожение соперника. И он, кстати говоря, вполне способен привязать его к кровати и открыть шторы в разгар дня. Как тут не занервничать?

Каин ловит себя на том, что думает, у кого бы провести следующий день. Возвращаться в комнату к Ханабусе как-то не тянет. Отдохнуть точно не выйдет, потому что придется то и дело просыпаться и смотреть, не подкрадывается ли к нему Айдо со стащенным с кухни тесаком.

Может, Руука приютит? Она, конечно, девушка суровая, но все-таки знает Каина далеко не первый десяток лет. Не должна отказать. Только ей, пожалуй, не стоит говорить о подозрениях Ханабусы. Двойную порцию уничтожающих взглядов Каин точно не переживет.

Когда он встречается с Руукой взглядом, то сначала думает, что ему привиделось. Девушка делает к нему шаг, еще один. И кидается Каину на грудь. Он машинально обнимает ее, успокаивая, и переводит взгляд на знакомую дверь.

Покои Курана. Ну конечно. Какой еще Руука может выйти оттуда? Их господин умеет быть жестоким, и его улыбка – казалось бы, такая мягкая и понимающая – не делает слова менее беспощадными.

Руука дрожит, прижимаясь к Каину, всхлипывает и шепчет сквозь слезы. Глупышка. Ей так хочется верить, что однажды Куран увидит в ней больше, нежели послушную пешку. Она принадлежит ему и телом, и мыслями, только Курану не нужно ни то, ни другое.

Каин помнит взгляд чистокровного на недавнем празднике в саду. Тот самый, который хотел бы увидеть обращенным на себя каждый из них.

На шее Рууки свежая ранка, но не от клыков. Куран не хочет ее крови, и Каин знает, почему.

- Не против, если я буду спать сегодня у тебя?

Руука слабо вздрагивает, отстраняется. По ее лицу размазаны слезы, но взгляд холодный, предупреждающий. Тронешь – поплатишься. Терновник.

- Да как ты…?!

- Нет, нет, ничего такого, поверь, - уверяет ее Каин. - Просто мы немного повздорили с Ханабусой.

Руука быстро вытирает слезы. Такая сильная и такая слабая. Ей просто не повезло влюбиться в своего господина, вот и все. Пешка защищает короля, но никогда не сможет встать с ним рядом. Такова жизнь в мире шахмат.

- Я не оценил новый предмет его коллекции, - виновато разводит руками Каин.

- Что на этот раз?

- Вилка.

- Айдо – глупец.

- Учитывая, что сейчас я временно бездомный, не могу с тобой не согласиться.

Раздраженно дернув плечом, Руука поворачивается и уходит.

- Так я загляну к тебе с рассветом? - снова спрашивает Каин.

- Заткнись, идиот, - шипит Руука. - Не нужно так громко об этом орать.

Каин разводит руками и шутливо кланяется. По крайней мере, теперь Руука снова прежняя, и у него есть где выспаться до следующей ночи. Одной проблемой меньше.

Глядя в спину девушке, Каин думает о том, что у всех у них в венах один яд, и имя ему – Куран Канаме. И надо бы его навестить, пожалуй.

* * *

Прямо перед дверьми в покои Курана решимость испаряется. Нет, Каин не боится, но есть что-то такое в Канаме, что заставляет вампиров дрожать рядом с ним. Пусть внутренне, пусть неосознанно, но все же. У чистокровных особая власть, и, когда надо, Куран умеет ей пользоваться. Ему не нужно слов, не нужно жестов. Всего лишь взгляд – и любой из ночного племени почтет за честь сложить голову по его немому приказу. И будет счастлив.

Сила чистой крови - как запах хищного цветка. Ты знаешь, что случится, если подойти к нему слишком близко, но, влекомый его ароматом, не можешь остановиться. Куран улыбается и принимает твою преданность, как и положено сюзерену – благосклонно, с достоинством.

Каин помнит, как присягал ему на верность. Он помнит все: и ночь, и вьюгу, и то, как закрылась за спиной чистокровного тяжелая дверь, когда Куран впервые вошел в родовой особняк Акацуки. Снег на его плечах, снег в волосах. Каин хотел бы стряхнуть его, прикоснуться хоть так, но лишь стоял, застыв на месте.

- Куран-сама, - выдохом, за спиной. Родители. - Какая честь для нас…

- Я хотел бы, чтобы ваш сын учился в Ночном классе Академии Кросс. Надеюсь, вы не будете против.

Против? Непостижимо. Разве можно сказать “нет” чистокровному?

Преклонить колено – единственно верный ответ. И в награду - ледяная ладонь. Каин помнит, как прижимал ее к пересохшим губам. Слишком сильно, пожалуй, однако Куран только улыбался его рвению.

Первый глоток яда был так сладок.

Но даже сейчас, спустя столько лет, ничего не изменилось. За то, чтобы вновь ощутить его вкус, Каин без колебаний убьет любого. Курану стоит лишь приказать.

Влюбленность и слепое поклонение. Руука и Ханабуса. Каин никогда не спрашивает себя, так ли он далек от них обоих, лишь по одной причине – он слишком боится узнать ответ.

- Можешь войти, Акацуки. Хватит стоять под дверью.

Каин чувствует себя так, будто его поймали за бесстыжим подглядыванием.

Куран лежит на софе, на полу рядом разбросаны вскрытые письма. В аккуратно разрезанных конвертах спят свернутыми бумажными журавлями исписанные листы. Часть вытащена наполовину, какие-то – едва-едва, и ни один из них, Каин уверен, не прочитан. Обычно Куран перепоручает подобную работу Ичиджо, но в последнее время он будто сам не свой.

Вампиры нервничают – их господин не покидает покои вторую ночь. Куран говорит, что просто хочет побыть один, но Каина этим не обмануть.

Что-то случилось в ту ночь, когда Ичиджо праздновал свой день рожденья. Что-то, из-за чего Куран вежливо, но твердо отклоняет любое предложение выйти из своей комнаты. И все эти разбросанные письма - не более чем бумажная стена, которую он возвел вокруг себя. Она тонка, но нерушима.

- Прошу прощения, если помешал вам, Куран-сама.

Каин претворяет за собой дверь – осторожно, словно боясь спугнуть что-то невидимое и хрупкое. Чужое одиночество? Кто знает.

- Я в порядке, Акацуки. Не стоит так беспокоиться.

Ложь. Откровенная, неприкрытая. Честная ложь. Куран не считает нужным играть словами.

Каин слабо усмехается. Подходит ближе, смятые листы хрустят под ногами.

- Что-то случилось? - тихо спрашивает Канаме.

Да. Той ночью. В саду. Не расскажите, Куран-сама?

- В некотором роде, - уклончиво бормочет себе под нос Каин. - Проблемы с Ханабусой.

- О.

Канаме садится на софе. Лежащие у него на груди письма с тихим шелестом сыплются на пол, но ему нет до них никакого дела. Он кладет локти на спинку и откидывает назад голову, будто в узорчатом потолке комнаты можно найти ответы на все незаданные вопросы.

- Что Айдо натворил?

- Еще не натворил, но мотив точно нашел.

- Мотив?

- Да. Он думает, что мы… что я… - Каин проклинает так не вовремя проснувшееся косноязычие. Делает глубокий вдох, медленно выдыхает. – Ханабуса уверен, что вы заинтересованы во мне, Куран-сама.

- Заинтересован, да? - задумчиво тянет Канаме, изучая рисунок на потолке. - Хмм… Словесные изыски – не твоя сильная сторона, Акацуки.

- Я в курсе, - с кислой миной кивает Каин.

- Тогда просто скажи все, как есть. Это ведь не сложно.

В любой другой ситуации Каин с этим бы согласился, но только не сейчас.

Ладно. Просто сказать. Сказать.

- Ханабуса думает, что вы со мной спите.

Кажется, стало легче. Каин прислушивается к себе.

Легче? Ни капли.

Проклятье.

- У твоего кузена богатая фантазия, - наконец, замечает Канаме.

А еще очень длинный язык и твердое намерение сжить соседа по комнате со свету, мрачно добавляет про себя Каин.

- Визиты к ректору, полагаю?

- Они самые.

- Что ж, Айдо оказался гораздо наблюдательней, чем я думал, - Кажется, Курана эта ситуация забавляет, но не более. - Можешь развеять его заблуждения.

Каин озадаченно скребет в затылке. Его жизнь, несомненно, была бы гораздо проще, если бы Ханабуса безоговорочно верил каждому его слову. Но о таком не приходится даже мечтать.

Куран опускает голову и с интересом смотрит на Каина. Его молчание он понимает по-своему.

- Тебе приятно это заблуждение, Акацуки? Не хочешь его развеивать?

Каин знает, что нужно ответить «нет», но слова будто застряли в горле. Когда Куран встает с дивана и подходит к нему, Акацуки понимает, что момент для оправданий безвозвратно утерян.

- Я не…

- Руука уже предлагала мне сегодня свою кровь. Ты пришел за тем же?

Нет.

Да.

Каин не знает, какой ответ правильный.

- Вы сказали, что не хотите.

- Я сказал это Рууке, Акацуки. Не тебе.

Холодные пальцы на шее Каина. Скользят по коже, едва касаясь. Канаме приоткрывает рот, подается ближе.

- Скажи мне, Акацуки, - Его дыхание у самой шеи. Каин чуть наклоняет голову – неосознанно, подчиняясь инстинкту ждущей жертвы. Так удобней вонзать клыки, он знает это по себе. - Жалел ли ты когда-нибудь о том, что пришел сюда вслед за мной?

Каин слабо улыбается. Ему даже не нужно раздумывать.

- Нет.

- И ты сделаешь все, что я скажу?

- Только прикажите.

Каин чувствует, как клыки Канаме касаются шеи, царапают, давят на кожу. Еще чуть-чуть, и можно будет сделать первый глоток. Еще чуть-чуть, и… клыки исчезают.

- Уходи, Акацуки.

Багрянец в глазах Курана гаснет, как гаснут тлеющие угли, – печально и неотвратимо. И Каин знает, что не вернет его, даже если отдаст взамен свое бессмертие. Он отступает, кланяется, прижав руку к груди.

- Как пожелаете, Куран-сама.

Канаме поворачивается к нему спиной, показывая, что тот может идти.

Он голоден. Каин уверен в этом так же твердо, как и в том, что солнце встает на востоке. Его голод не сравнится с голодом обычных вампиров. Чистокровные не просто пьют – они иссушают. И если не смогут остановиться, жертва не переживет эту трапезу. В прошлый раз Курану удалось сдержаться, но Руука все равно не могла встать с постели целую неделю.

Каин хочет знать, откуда этот голод. А, значит, он будет рядом с Кураном столько, сколько потребуется. И Ханабуса может хоть известить от подозрений.

* * *

Канаме терпелив, но даже его терпению когда-нибудь приходит конец. Сейчас он как никогда близок к тому, чтобы сорваться.

Ведь едва не выпил Акацуки. Уму непостижимо. Почти позволил инстинктам взять верх. Канаме не помнит, когда в последний раз с ним такое случалось и случалось ли вообще.

Сам виноват.

Раздразнил.

Впервые Канаме жалеет, что в правилах Академии нет исключений. Никакой крови для вампиров. Ни глотка. Ни капли. Он слабо усмехается шальной мысли вернуть Акацуки и воспользоваться его невысказанным предложением. Каин ведь наверняка не понял, что попал под влияние силы чистокровного. Он предан своему господину, Канаме знает, но все же, будь Каин в себе, он не стал бы спокойно стоять, ожидая укуса.

Никому не под силу сопротивляться чистокровному.

Канаме устал от слепого поклонения, устал от восхищенных вздохов за спиной. Акацуки этим не страдает, и потому стоит за левым плечом Канаме. Ясность мыслей и умение не задавать лишних вопросов – вот за что Канаме его ценит. Променять это на горящий обожанием взгляд – величайшая глупость, которую Куран мог бы совершить.

Он возвращается на софу, закрывает глаза ладонью. Если постараться не думать ни о чем, станет легче.

Вся жизнь Канаме – это ожидание, редкие, осторожные ходы и снова ожидание. За столько лет он почти привык. В конце концов, передышка дает время оценить противника, вспомнить свои промахи, обдумать следующий шаг. Но сегодня впервые это вызывает в нем такое раздражение.

Хочется другого. Яростного, опасного.

Зеро?

Когда в лоб ему упирается холодный ствол «Кровавой Розы», Канаме улыбается.

- Доброй ночи, Кирю-кун.

С губ едва не срывается «я ждал тебя».

- Ты ведь знал, что я здесь.

Канаме не собирается его переубеждать. Он опускает ладонь и смотрит на Зеро снизу вверх. Перед тем, как напомнить, кто здесь хозяин, порой бывает забавно немного побыть жертвой.

- Допустим. Ты хочешь мне что-то сказать?

Ночь. Личные покои Курана. Пистолет, направленный ему в лоб. О, конечно, у Зеро есть, что сказать.

- Я не собираюсь быть твоим цепным псом. И если эта тварь внутри меня не дает мне убить себя, то, по крайней мере, я могу попытаться убить тебя.

- Попытаться – это очень подходящее слово, Кирю-кун. Самое верное в данном случае.

- Заткнись!

Канаме вздыхает. Взбалмошный, дерзкий мальчишка. Что с такого возьмешь? Только его ярость. Она горячая, но Канаме умеет пить, не обжигаясь.

- А как же Юки?

Рука Зеро дергается, пистолет смещается чуть вправо. Его слабое место все то же. Грех им не воспользоваться.

- Не думаю, что она оценит твой поступок, - продолжает Канаме. - Юки любит меня, если ты еще не заметил.

- Ложь! Я в это не верю.

- Или не хочешь верить.

- Это не имеет значения.

Канаме не может удержаться от улыбки.

Зрачки Зеро расширены, они будто пропасть – темная, бездонная. Отрицание, сомнения, страх, гнев. Переплетены так тесно, что не различить, где кончается одно и начинается другое. Водоворот, откуда нет возврата.

- Мне наплевать, что будет со мной. Но если тебя не станет, Юки освободится.

- Самопожертвование, Кирю-кун, не всегда уместно. Ты не спросил у нее, нужно ли ей такое освобождение?

Зеро раздраженно мотает головой.

- Юки скажет то же, что и всегда. Она просто не понимает!

И не только одна она, хочется вздохнуть Канаме.

- Убери пистолет, Кирю-кун.

- Нет! Я покончу с тобой раз и навсегда!

- Тогда почему у тебя так дрожит рука?

В ответ лишь сдавленное рычание. Осторожней, Кирю-кун, твой зверь снова просыпается.

Рука Зеро дрожит сильнее. Канаме видит капельку пота, стекающую по его виску. Кирю жмет на курок, но палец его не слушается.

Хватит, пожалуй.

Одно молниеносное движение, и «Кровавая Роза» летит на пол.

- Ты слишком долго целился, Кирю-кун.

В голосе Канаме ни капли притворного сочувствия, Всего лишь констатация факта. Он прижимает извивающегося Зеро к полу. Письма хрустят под ним переломанными крыльями невзлетевших бумажных журавликов.

- Ты живешь лишь потому, что я тебе это позволяю. Тебе стоит быть более благодарным.

Канаме не ждет ответа. У Зеро его просто нет, но это и не важно. Достаточно и его глаз – диких, горящих негасимой ненавистью. Им под силу поджечь даже самую холодную ночь.

Канаме вздергивает руки Зеро над головой, сжимает запястья в стальной хватке.

- Раз уж ты сам пришел, придется заплатить за дерзость, Кирю-кун.

Зеро не успевает ничего сказать, но Канаме с удовольствием наблюдает, как округляются его глаза, когда Зеро чувствует чужие губы на своих собственных. Он цепенеет на миг – слишком мало, чтобы Канаме успел им насладиться, – и вновь пытается вырваться.

Бесполезно.

Зеро нельзя убедить. Зеро можно только приказать. Поэтому Канаме не собирается тратить время на уговоры.

Узы держат надежно, можно не бояться отпустить запястья. Руки Зеро крепко стянуты над его головой незримыми путами. Канаме не заботится о том, чтобы расстегнуть ему воротник – он просто рвет ткань, выдирая пуговицы и оголяя плечо. Жажда плещется внутри, застилает глаза. Кажется, будто он не пил крови тысячу лет.

Или просто это была не та кровь. Та, что он жаждет, течет в венах Зеро.

Канаме скользит языком по его коже. Сегодня он хочет насладиться всем, чем сможет, и сопротивление Зеро его только распаляет.

- Не смей!

- Поздно, Кирю-кун. Слишком поздно.

Клыки входят глубже, чем Канаме рассчитывал. Случись это чуть раньше, он еще мог бы сдержаться, но не сейчас.

Зеро дергается, по его телу проходит судорога. Больно, да? Конечно. Но ты ведь не думал об этом, когда пил кровь Юки. Не думай и теперь.

Канаме пьет неторопливо. Больше по привычке. Хочется глотать, захлебываясь, но он себе этого не позволит. Канаме умеет растягивать удовольствие. Скользить языком по ране, наслаждаясь каждым глотком. Тянуть из жертвы жизнь по капле, сжимая ее плечи.

Целую вечность.

Зеро больше не пытается избавиться от Уз. Канаме глотает его хриплые стоны вместе с кровью – восхитительной, свежей, горячей. Когда он поднимает голову, в глазах Зеро багрянец, а губа прокушена. Канаме слизывает выступившие капли и ловит его язык.

Зеро открывает рот шире, позволяя облизнуть свои клыки.

- Хватит, - шепчет он в губы Курана. - Хватит…

Канаме улыбается и проводит ладонью по его животу.

- Ты не умеешь врать, Кирю-кун. Совсем не умеешь.

Низкий, гортанный рык. Не нравится, когда говорят правду? Придется привыкнуть.

Канаме отпускает Узы. Зеро не сразу понимает, что руки свободны, и потому еще пару секунд лежит так, пока Куран чертит языком влажную дорожку по его груди и животу, расстегивая ему брюки. Зеро выгибается, вцепляясь в волосы Курана, не дает тому спуститься ниже. Канаме не настаивает.

Плечо Зеро липкое от крови. Канаме приникает к ране, глотая текущее в его венах безумие. Оно пьянит не хуже вина; оно делает все простым и ясным. С незамутненным разумом удовольствие ярче во сто крат.

Зеро не умеет сдерживаться. И не важно, берет он или отдает. Канаме слышит его зверя, слышит задыхающееся «мой господин», когда они становятся одним целым. Полосы от когтей – малая цена за миг обладания. Канаме согласен и на большее.

Зеро двигается под ним – ритмично, послушно, не смея остановиться. Не смея не ответить на ласку. Его глаза широко распахнуты, он дышит отрывисто и хрипло.

- Звереныш, - шепчет Канаме ему в ухо прежде, чем отпустить.

Дикий, неприрученный. Мой.

Зеро откатывается в сторону, приподнимается на руках, следит за каждым движением Канаме, словно ждет нападения. Багряные всполохи в его глазах тускнеют, исчезая.

- Ты можешь остаться, - предлагает Канаме. Он сидит на полу, среди смятых писем и следов чужой крови. - Если хочешь, конечно.

Зеро не удостаивает его ответа. Быстро приводит себя в порядок, подбирает с пола пистолет и, помедлив секунду, убирает его в пиджак.

- Я…

- Знаю, Кирю-кун. В следующий раз ты обязательно убьешь меня.

Зеро фыркает. Прыжок – и он уже на подоконнике. Его тень падает на колени Канаме.

- Только к следующему разу подумай о том, чего ты действительно хочешь.

Зеро исчезает. Так же бесшумно, как и появился. Канаме ведь не просто задумался тогда – он действительно не заметил, как Зеро оказался в комнате. Инстинкты Кирю становятся лучше день ото дня. Охотник на нечисть с силой вампира.

Идеальное оружие в грядущей войне.

Канаме хочет, чтобы оно принадлежало только ему, и он достаточно честен с собой, чтобы признать: в нем говорит не только желание победить, но и желание обладать.

Глава 4

Шизука похожа на ветер.

Она появилась, когда ее никто не ждал, просочилась в Академию слабым, едва заметным сквозняком и тут же опрокинула на пол хрустальную вазу, сразу дав о себе всем знать.

Куренай Мария всего лишь ребенок-занавес. Она говорит с Канаме слишком дерзко, как с равным, и это выдает ее с головой. Внутри нее ветер бури; все то, что толкает Шизуку вперед, прямо на центр игровой доски: ненависть, любовь, интерес и совсем крохотная доля того, что окружающие называют безумием.

Если идти до конца, несмотря на потери, значит быть безумным, тогда Канаме тоже болен этим недугом.

Но все-таки как же это не вовремя.

Если бы Зеро был из тех, кто способен на многолетнее вынашивание коварного плана, Канаме еще мог бы допустить, что все случившееся неслучайно, что Зеро привел свою хозяйку специально – именно сюда и именно сейчас. Но вся эта красивая теория разлеталась, как карточный домик, стоило лишь подумать о ее главном звене. Зеро вспыльчив и может долго хранить обиду, но он не интриган. Его методы прямы, как ствол его «Кровавой Розы», и, зная это, им довольно легко манипулировать.

Глядя в окно, на тонкую светлую фигурку, покидающую территорию Лунного общежития – Куренай Мария изъявила желание жить в старом, заброшенном корпусе, где ее не будут беспокоить, – Канаме понимает, что его право использовать Зеро в своих целях больше не абсолютно.

И тут в дело вступают законы волчьей стаи: гони прочь чужака, осмелившегося посягнуть на твою добычу. Докажи, что ты сильней, что ты – новый хозяин.

И чем быстрее, тем лучше. Ни к чему привлекать к Академии лишнее внимание.

* * *

Дверь открывается с протяжным скрипом – надо бы все-таки смазать петли, потому что каждый раз этот звук заставляет Рууку страдальчески сводить брови, а лишние гримасы, как известно, верный путь к морщинкам. И хотя они не грозят ей еще, по крайней мере, пару-тройку сотен лет – аристократы наделены лишь толикой силы чистокровных, они живут гораздо дольше смертных, но и они не вечны, – Руука боится этих вестников старости ничуть не меньше, чем простая смертная девушка.

Она устала, она хочет забыться глубоким сном.

Она хочет, чтобы он видел ее в толпе без тихого «Канаме-сама», слетевшего с ее губ.

Глупые, пустые мечты, и что самое отвратительное – Руука ведь прекрасно понимает всю их бессмысленность. И больней от этого ничуть не меньше.

- Я принес тебе чаю.

Акацуки Каин. Господи, ну почему он все еще здесь?

- Что. Ты. Здесь. Делаешь? - четко, раздельно, с ударением на каждом слове. Неуклонно нарастающая головная боль бьется в висках эхом ее собственных слов.

- Ну, - Каин немного растерянно пожимает плечами, - я тут вроде как живу…

- Что?

- Временно, - спешно добавляет он. Опасно неверно подбирать слова в разговоре с девушкой, которая может заставить тебя напороться на столовый нож одним лишь взглядом. - Пока Ханабуса не уймется.

- Вот ведь идиот. Неужели до сих пор не успокоился?

- Противостояние перешло на новый уровень. Теперь мы вспоминаем детство и соответствующие способы гонения провинившихся.

- Сахар в кровь?

Со времени возни в песочнице, Айдо, похоже, не слишком расширил свой ассортимент способов извести кого угодно.

- Перец, - вздыхает Каин. - Сегодня это был перец. Видимо, оставлять свой бокал без присмотра рядом с Ханабусой было слишком опрометчиво.

Руука прикрывает рот ладонью, чтобы скрыть непрошенную улыбку.

- Так что я остался без ужина. Но ничего, будем поддерживать стройность фигуры. Так ты будешь чай?

Он отворачивается к столику, на котором стоит поднос с чашками, делая вид, что именно сейчас они его очень интересуют. Давая Рууке время распрямить поникшие плечи и поднять голову.

Она сильная, Каин знает.

Шиповник гнется, но не ломается. Его шипы по-прежнему остры.

- С этим нужно что-то делать.

- Ты же знаешь Ханабусу не хуже меня, - пожимает плечами Каин. - Пока сам не угомонится, ему никто не указ. Проще просто переждать.

- Взбалмошный мальчишка, - сердито роняет Руука, садясь на кровать.

- Как все влюбленные, - невесело усмехается Каин. - Я думал, в этом ты его понимаешь.

Руука вздрагивает – едва заметно, быстрей, чем успевает взять себя в руки. Резко вскидывает голову, ожидая насмешливого взгляда, жалости – худшего, что она может представить, но нет. На лице Каина лишь спокойная задумчивость. Он неспешно размешивает сахар в своей чашке, вытаскивает ложку, облизывает ее, хмыкает себе под нос.

- Интересно, почему сахар так медленно растворяется? - озадаченно бормочет он.

Руука берет с подноса свою чашку. Холодная.

- Чай совсем остыл.

- Правда? - удивленно переспрашивает Каин. Опускает ложку в чай и снова облизывает ее, вытащив. - Действительно. Хм… Ну это не беда.

Руука устало вздыхает. Она хочет спросить, сколько еще ей придется мириться с соседством Акацуки, хочет даже предложить лично разобраться с Айдо, чтобы наконец уладить этот вопрос, но не успевает даже рта раскрыть, потому что Каин делает к ней шаг и прижимает ладонь ко дну ее чашки.

- Что ты?...

Теплый пар, поднимающийся от чая, осторожно льнет к ее щекам.

- Теперь горячий, - улыбается Каин. Отступает мягко, неслышно. - Пойду напрошусь к Ичиджо. Прости, что доставил тебе столько проблем, и спасибо, что помогла.

Рууке кажется, что чем дальше Акацуки от нее отходит, тем холодней становится в комнате. А она ненавидит холод. Наверное, потому что только его и может получить от Канаме.

- Каин…

- А? - Он поворачивается уже у двери.

Чай обжигает, когда Руука подносит чашку к губам, но ей нужен этот глоток. Он заставляет ее почувствовать, что она все еще жива.

- Можешь остаться пока.

- А ты…

- Я сказала, можешь остаться, - Показное раздражение, предлог, чтобы не дать ему закончить. - Не заставляй меня повторять дважды.

Потому что Акацуки Каин так похож на глоток горячего чая.

* * *

- Она переходит все границы, Канаме.

У Ичиджо усталый вид. Ко всем проблемам, что подразумевает под собой управление Лунным общежитием, с недавних пор добавились еще и те, что доставляет Мария, поэтому неудивительно, что на нем лица нет. Новенькая ведет себя так, будто выше на голову всех в Ночном классе. Так оно и есть, конечно, но знает об этом только Канаме. Для остальных Куренай Мария – всего лишь своенравная, как снег на голову свалившаяся девчонка, которая проявляет возмутительную непочтительность к приказам Курана и к нему самому.

Она не появляется на занятиях, она дерзит и не склоняет перед ним голову. Всего этого вполне достаточно, чтобы Айдо трясло мелкой дрожью от возмущения только при одном ее появлении, а Руука едва сдерживалась, чтобы не залепить нахалке пощечину.

Они не знают, кто настоящая хозяйка ее маленького хрупкого тела, и в этом их спасение.

Канаме касается пальцами своего лба. Горячий. Ему нужен отдых, но времени на него совсем нет.

- В чем дело, Такума?

- Кросс Юки. Куренай-сан наведывалась к ней сегодня.

«Ты играешь с огнем, Шизука. Уверена, что готова обжечься?»

Канаме резко поворачивается, и Ичиджо невольно вздрагивает под его тяжелым взглядом, отводит глаза.

- Прости, Канаме, я не успел ее остановить. Я не знаю, о чем они говорили.

- Ничего, Такума, я с этим разберусь.

- Вам не стоит перенапрягаться. Я мог бы…

- Такума, - голос Канаме тих, но для Ичиджо он все равно, что раскат грома. Оглушающий. - Ты слышал, что я только что сказал?

Ичиджо кланяется чуть нервно, отступает на шаг. Канаме видит, как его руки сжимаются в кулаки, но не от злости или обиды. От досады на самого себя, что не смог распознать – сейчас Куран не станет его слушать. Ичиджо тоже на пределе. Обычно он чует малейшее изменение в настроении своего господина, но эта беготня за Куренай, особенно днем, его вконец вымотала.

А ведь скоро большой бал, где встретятся ученики Дневного и Ночного классов. Тоже хлопот немало.

- Да, Канаме-сама. Простите мое непочтение.

Ичиджо не жалуется и не отказывает, но не потому, что это приказ чистокровного, а потому что это просьба друга.

Однако предел есть у всех.

- На сегодня можешь взять выходной, - Канаме вновь поворачивается к окну.

- Но я…

- Мне не нужна твоя бледная тень на бале, Такума. Отдохни. Уверен, Шики с удовольствием составит тебе компанию. За Куренай пока присмотрит Айдо.

Ичиджо тихо вздыхает за его спиной. Канаме не нужно поворачиваться, чтобы понять – он улыбается сейчас, растерянно и благодарно.

«У тебя осталось мало времени, Шизука. Бал учеников – твой последний шанс. Или ты уходишь сама или мне придется…»

* * *

Она не ушла.

Даже больше – она осмелилась начать свою игру на чужой территории и втянула в нее Юки и Зеро. С ее стороны глупо было надеяться, что после этого ей удастся уйти отсюда живой. Впрочем, Канаме знает – Шизука и не надеялась.

Она приняла свою участь спокойно, пожалуй, даже с облегчением. Ее тело было будто соткано из лепестков сакуры – легкое, почти невесомое. Рука Канаме прошла сквозь него, как сквозь туман. Такая хрупкая и такая сильная.

Он забрал ее силу в эту ночь, но даже тогда она лишь погладила его по щеке и шепнула, что он все тот же одинокий мальчик, которого она видела много лет назад.

Они оба были заперты в своих клетках, но сегодня Шизука освободилась, и Канаме понимает, что завидует ей сейчас – беспомощно, молчаливо.

Она опередила его даже в этом.

* * *

- Акацуки…

- Нет, нет, нет, есть я не хочу, пить тоже, и вообще мне очень хорошо тут в одиночестве, - машет руками Каин, моментально перемещаясь за диван. Все-таки какая никакая, а преграда, и чем больше их между ним и его кузеном, тем спокойнее Каину будет. - Что бы ты ни хотел предложить, я ни в чем не нуждаюсь. Жить, знаешь ли, еще хочется.

В другое время Айдо надулся бы и стал похож на нахохлившуюся в мороз золотую канарейку. Акацуки умеет кормить ее с руки. Стоит лишь насыпать на ладонь пару зерен, помеченных невидимым клеймом «Куран Канаме», и Айдо тут же кинется на них со счастливым звонким щебетом, но в последнее время все не так: сначала надуманная ревность, из-за которой Каин остался без крыши над головой, затем методичное, поэтапное его выживание, а теперь Ханабуса как будто… подавлен.

Это не похоже на него. Каин не привык видеть в его глазах то, что видит в них сейчас – сомнения, неуверенность, страх. Когда они пришли сюда, все это Ханабусе заменила вера в Курана.

- Послушай, Акацуки, я… - Айдо поджимает губы, смотрит в сторону, будто никак не может решить, стоит ли говорить кузену о том, что у него на уме. - Возвращайся в нашу комнату.

Не сказал, понимает Каин. Хотел, пытался, но так и не смог.

Что же ты видел, Ханабуса? Что вернуло тебе прошлые страхи?

- А что там? - осторожно интересуется Каин. - Муравьи в простынях или клей в карманах. Не знаю, что за дрянь ты насыпал мне за шиворот, но у меня от нее жуткая сыпь и зуд, кстати говоря. Я весь бал как на иголках был, приятного мало.

- Порошок какой-то, - признается Айдо. - Я стащил его у Риммы. Она называет это косметикой, у нее этих порошочков и мазей целая полка. Говорит, это все нужно ей для работы модели.

- Да? - флегматично уточняет Каин, ожесточенно расчесывая себе шею. - Видать, не создан я для такой адской работы. У меня на эту дрянь, похоже, аллергия.

- Слушай, извини, ладно? - Ханабуса так и не смотрит Каину в глаза. Комкает нервно рукав свитера, пальцы побелели от напряжения. И он, похоже, говорит всерьез. - Я попрошу у Риммы какой-нибудь крем. Думаю, он поможет.

Каин вздыхает. Ну что с таким родственничком делать?

«Пороть», решает он уже через минуту, когда, открыв дверь в комнату, оказывается под холодным душем. Ведерко для льда, которое Ханабуса, очевидно, стащил из кухни, сползает Акацуки на мокрые уши.

Попытки Айдо сказать что-то вразумительное в свое оправдание похожи на писк мыши, которой прищемили хвост амбарной дверью.

- Аа! Нет! Это не то! Это… я забыл его снять, когда пошел на бал. Это случайность, я клянусь, я не хотел! Ну то есть хотел, но раньше.

Ханабуса кидается стаскивать с кузена ведерко и пытается вытряхнуть колотый лед из-за шиворота, но только оттягивает ворот пиджака, тем самым помогая тающим кубикам скатить еще глубже, до самой поясницы. Через пару секунд его сосредоточенное пыхтение сменяется тихим поскуливанием.

- Акацукииии… Я не хотел, правда…

И прежде чем Каин успевает сказать что-нибудь несчастно-саркастичное, с него уже сдирают пиджак и рубашку и запихивают в душ. Айдо красный, как рак, но настойчивости ему не занимать.

- Давай же, залезай, тебе нужно отогреться.

- А вода точно не ледяная?

- Заткнись уже! - Ханабуса яростно крутит вентиль на кране и отскакивает, как ошпаренный, когда сверху начинает литься горячая вода. Его все-таки немного задело – на лице брызги, а рубашка намокла на плечах. Он снова смотрит в сторону и машинально запускает пальцы в волосы, ерошит, тянет захваченные пряди и отпускает их, словно это помогает ему сосредоточиться.

Каин улыбается себе под нос. Ханабуса еще такой ребенок.

- Полотенце принесешь? - спрашивает он, задергивая занавеску. - И брюкам, кстати, теперь одна дорога – в стирку.

- Мне и их с тебя надо было стянуть, что ли? - возмущенно шипит Айдо.

Каин выкидывает намокшие брюки из-за занавески и, судя по звуку влажного шлепка, попадает точно в кузена. Нет, ну это он, конечно, не специально, но, видать, вселенская справедливость порой тоже имеет свое мнение.

- Ты… Ты! - захлебываясь праведным гневом, кипятится Айдо. - Как я вообще мог тебя пустить обратно? Поверить не могу!

Горячие струи стекают по плечам и спине Каина, смывая следы холодного приема, скомканные брюки уже отправлены в корзину с грязным бельем, а Ханабуса как обычно возмущен его поведением.

Обычный вечер их обычной жизни.

До чего же приятно вернуться.

* * *

Он так и не смог ему сказать.

А ведь хотел, хотел так сильно, что казалось, если не произнесет это вслух, несказанные слова прожгут горло и вывалятся наружу раскаленными углями. Айдо чувствует, как варится в кипящем масле собственных мыслей, пытается освободиться, но, будто привязанный, возвращается к ним все снова и снова.

Это слишком для него одного, и он как в детстве инстинктивно цепляется за того, кто сильнее. За брата.

Ханабуса с грохотом захлопывает за собой дверь ванны.

Каин, идиот, просто невозможен. От одних его намеков уже трясти начинает, и при этом в его голосе ни тени издевки. Даже ехидничает и то с ленцой. По интонациям и не определишь сразу.

Ханабуса прижимается спиной к двери, делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Он все еще возмущен и чертовски близок к тому, чтобы поджарить кузена до хрустящей корочки, но при всем этом он чувствует – того напряжения, в котором он был с того самого момента, как увидел Канаме и Шизуку в той комнате, больше нет. Из него будто выпустили что-то тяжелое, давящее изнутри. Позволили обмякнуть, расслабиться.

Ханабуса сползает по двери на пол, закрыв лицо руками, замирает так на миг, а потом отнимает ладони и смотрит на них, не веря своим глазам.

Они больше не дрожат.

- Эй, где там мое полотенце?

Айдо вздрагивает от голоса, опускает руки. Проклятье, он же совсем забыл.

Когда Каин выходит из ванной – отогревшийся и довольный, как нагулявшийся кот, который смилостивился над хозяином и соизволил вернуться, Ханабуса сидит на его кровати и вертит в руках какую-то незнакомую баночку. При виде нее Каин снова начинает чесаться.

- Зудит?

- Если это была попытка добить умирающего, то поздравляю, тебе это удалось, - кривится Каин, ожесточенно расчесывая себе шею.

- Я сходил к Римме…

- Не хочу даже знать, что еще за отраву она тебе дала.

- Да нет же! Это крем от раздражения, он должен унять зуд.

Каин поднимает бровь, всем своим видом выражая крайнюю степень недоверия, которое он даже не пытается замаскировать подо что-нибудь другое.

- Послушай меня, Ханабуса, - начинает он осторожно.

- Иди сюда. Быстро.

Когда нужно, Айдо, как всякий аристократ, тоже способен на приказной тон, причем в его исполнении приказы порой отдают нешуточной угрозой. Так что в следующую минуту Каин уже сидит на краю кровати и, опустив голову, чтобы Ханабусе было удобней, покорно ждет своей участи.

Айдо опускает пальцы в баночку с мазью, а затем кладет их на шею кузену. Тот слабо дергается – холодная, – и Ханабуса принимается медленно втирать состав в кожу. Сначала нижняя часть шеи, потом плечи и, наконец, участок между лопатками, который, судя по облегченному вздоху Каина, когда Ханабуса добирается туда, беспокоил его больше всего.

У Каина горячая кожа. Айдо нравится прикасаться к ней – это странно успокаивает. Неспешные движения, ровное дыхание. Вот здесь надавить чуть сильней, и, получив в награду довольное сопение, перейти к шее. Провести по ней ладонью, наблюдая, как по коже рассыпаются мурашки, и Каин рефлекторно передергивает плечами, чтобы их унять, – он реагирует на прикосновения все так же, совсем, как в детстве, – спуститься ниже, обводя пальцами каждый позвонок.

Ханабуса забывается в этих движениях, не замечая, как мысли снова возвращаются к той ночи.

Он не хочет вспоминать, не хочет снова видеть, как Шизука откидывает голову на плечо Курана, как держит его окровавленные пальцы, пробившие ее тело насквозь… Он не должен был этого видеть, а, значит, можно приказать себе забыть, стереть, уничтожить даже остатки этих воспоминаний.

Там был другой Канаме. Не тот, которого Айдо знает столько лет. Или… все тот же?

- Ханабуса?

Голос Каина вырывает из воспоминаний, возвращая в реальность.

- Послушай, Акацуки, - пальцы Айдо замирают на его плечах. - А что, если… Если Канаме-сама, которого мы знаем… То есть, что, если мы совсем не знаем его?

Что, если мы служим чудовищу, Акацуки? Кто тогда мы сами? Тоже чудовища?

Это страшно – задавать себе такие вопросы в одиночку. Страшно до одури. Но еще страшней знать, что ответ все равно ничего не изменит.

- Куран-сама – это Куран-сама, - пожимает плечами Каин. - Что бы ни случилось.

Вот так просто. Стоило лишь спросить.

- Да, - улыбается ему в спину Ханабуса. - Ты прав.

Он ведь уже видел все это однажды. Совсем недавно – воспоминания еще не успели запылиться.

Канаме изменился после смерти родителей. Айдо помнит его взгляд – тусклый, безжизненный; холодный голос, отчуждение. Чудовище родилось уже тогда – никем не замеченное. Это его Ханабуса видел в ночь бала, это его он так боится.

Но оно – часть Канаме. Темная, пугающая и неотъемлемая. Та часть, с которой Ханабусе придется смириться.

Он утыкается лбом в спину Каина.

- Ханабуса?

- Все в порядке. Не двигайся пока, ладно? Я посижу так немного.

Ему просто нужно время, чтобы принять Канаме таким, какой он есть. Время решает все.

- Ой, я кажется снова не вовремя…

На лице Ичиджо виноватая улыбка, а Ханабуса с Каином снова в дурацкой ситуации. Кажется, все это уже было совсем недавно. Хотя нет, в прошлый раз все выглядело, как наглое домогательство со стороны Акацуки, а теперь обстановка прямо дышит семейным уютом и примирением: только что вышедший из душа Каин в одном полотенце на бедрах и прижавшийся к его спине Ханабуса. И вдобавок баночка с подозрительной мазью неизвестного назначения.

Айдо моментально отлетает от кузена на другой конец кровати.

Судя по лицу Ичиджо, еще пара таких встреч, и он точно продаст историю трогательной братской любви какому-нибудь мангаке.

- Я, собственно, все с тем же, Айдо-кун. Насчет рецепта того торта…

- Я заказал его в кондитерской! - взрывается Ханабуса. - Внизу на столике лежит телефонный справочник, найдите там ее телефон, Ичиджо-сан! Я даже обвел его карандашом. Неужели это так сложно?! И прекратите вваливаться в нашу комнату без стука!

- Прошу прощения, это больше не повторится. Я просто не думал, что вы…

- Мы – ничего!

- Да, да, я уже ухожу. И не волнуйтесь, я никому про вас не скажу.

- Нет никаких «нас»! - яростно шипит Ханабуса.

Ичиджо успевает захлопнуть дверь как раз перед тем, как ее сковывает ледяной панцирь.

- Мы всегда можем подкупить его, если согласимся во всем чистосердечно признаться, - воодушевленно предлагает Каин.

Вместо ответа Ханабуса кидает в него подушку.

Глава 5

Глубокий вдох, выдох, снова вдох.

Канаме цепляется за раму распахнутого настежь окна так, что дерево с треском мнется под его пальцами. Перед глазами все плывет и тошнит хуже, чем от голода. На этот раз – от сытости.

Канаме кажется, что чужая кровь – кровь Шизуки – бурлит внутри кипящим маслом, расплескиваясь с шипением и брызгами. Ему нужно поймать эти брызги, все до единого, иначе кто-нибудь пострадает. Ичиджо повезло – Канаме успел отвести удар в последний момент, но кто знает, сумеет ли еще раз? Сила чистокровных – нечто, находящееся за гранью понимания даже для них самих. Они родились с ней, они живут так тысячи лет, отдавая ей дань уважения, но, привыкнув, забывают, насколько она страшна на самом деле. Как привыкаешь к огромному, спящему у конуры сторожевому псу. Пока его клыки спрятаны, а на шее толстая цепь, его можно не бояться.

Но когда убиваешь хозяина, будь готов, что прежде, чем признать тебя, пес кинется, чтобы перегрызть тебе глотку.

Конечно, Канаме знал об этом. Еще до того, как пробил насквозь слабое тело Шизуки, до того, как склонился к ее шее. Но знать и чувствовать – разные вещи.

Новый приступ тошноты заставляет согнуться пополам и упереться лбом в подоконник. Канаме пытается успокоить дыхание, сосредоточиться на чем-нибудь, что помогло бы отвлечься ненадолго, но мысли будто связаны в клубок, такой тугой, что не разорвать.

Когда Совет узнает, что здесь произошло, они пришлют убийц. К счастью, не самых лучших, потому что это ведь всего лишь полукровка, подумают они. Полукровка, осмелившийся поднять руку не просто на свою госпожу, но на чистокровную. О, нет, этого Совет ему с рук не спустит.

Пожалуй, следовало бы сказать Зеро спасибо за то, что именно его увидели на месте преступления. На этот раз Канаме не пришлось искать тени, чтобы скрыть свое участие, – на его месте стоял Зеро, и обстоятельства были слишком очевидны, чтобы кто-то мог заподозрить иного виновника.

Но с псами Совета дело иметь все равно придется. И выйти из тени – тоже. Ненамного, но все же.

Зеро еще нужен ему, а значит, Канаме его не отдаст. Он так и не научился делиться своими игрушками. Ну разве что с Юки.

Новый спазм сворачивает все внутри в тугую спираль – ни разогнуться, ни вдохнуть. Зеро, наверно, чувствует то же самое, когда его одолевает голод. Будто кто-то полосует тебя изнутри, хочет распороть надвое и выбраться наружу. Это сила, а за силу всегда нужно платить. Даже чистокровным.

Канаме отталкивается от окна, хватаясь за портьеру, сползает на пол. Плотная ткань тихо шуршит, задевая подоконник, – когти Канаме разрезали ее на пять тонких полос. Это ничего, шторы можно заменить. А вот с окружением дело обстоит гораздо сложнее.

Канаме думал, что выдержит, что у него хватит сил справиться с прощальным подарком Шизуки, какую бы боль это не означало. И он может, действительно может, вот только те, кто находится с ним рядом, вряд ли это переживут. Достаточно вспомнить, как повезло Ичиджо. Всего лишь сантиметр вбок, и он остался бы без головы. А если на его месте окажется Юки? Она, глупышка, и не поймет, что происходит, пока не станет слишком поздно.

На руках Канаме и без того слишком много крови. Незачем рисковать тем, чего он с таким трудом добился.

Передышка – вот что ему сейчас нужно. Время, чтобы обуздать силу, которую он украл у той, что пользовалась ей столь неразумно.

Время, чтобы впитать ее, сделать своей.

Время, чтобы выжить.

Ичиджо сейчас должен быть у себя. И даже если он занят с Шики, Канаме без зазрения совести выдернет его из постели. Его дело не терпит отлагательств.

* * *

Предположения относительно Ичиджо подтверждаются лишь наполовину: он действительно занят и занят с Шики, но все-таки застать его верхом на Сенри с книгой в руках Канаме не ожидал. «Массаж для начинающих» гласит крупная надпись на обложке.

А Ичиджо-то полон загадок.

- Тут написано, что если сделать вот так, - Канаме, на миг забыв о тошноте, заворожено смотрит, как Ичиджо выворачивает Шики руку за спину и массирует кожу под оттопырившейся лопаткой, - то тебе будет приятно.

- Врут, - сдавленно пыхтит Шики в подушку. - Бессовестно врут. Ай.

Ичиджо тут же отпускает его.

- Прости, если сделал тебе больно, но это все только кажется простым, а как начнешь делать…

- А стоило ли начинать? - резонно бурчит Шики.

Выражение лица Ичиджо меняется за долю секунды. Канаме может поклясться, что вот этот подозрительный прищур и осторожный, предупредительный тон Такума точно перенял от него. Слишком часто чувствовал на себе.

- Ты ведь не хочешь сказать, что отказываешься, верно?

Какие знакомые слова, боже, какие знакомые. Это не вопрос, это предупреждение. Не вздумай отказаться. Не смей. И Шики предупреждение слышит.

- Нет, не отказываюсь. Но давай перейдем сразу к следующей главе. Там было написано что-то про расслабление, и мне уже очень хочется его, наконец, ощутить. И, кстати, у нас гости.

Ичиджо вздрагивает, оборачиваясь. Неужели так увлекся массажем, что не почувствовал присутствие чистокровного? Это кажется почти нереальным, но Канаме сейчас не до выяснения мелочей. Новый спазм заставляет его схватиться за спинку кресла. Разорванную спинку, потому что он не может даже втянуть когти – все самообладание уходит на то, чтобы сопротивляться желанию сровнять все здесь с землей.

Чужая ненависть, чужая злоба. Они впитались в кровь Шизуки, и Канаме выпил их вместе с ней.

- Канаме, - Ичиджо роняет книгу на постель. - Что ты…

- Не подходи, - останавливает его Канаме. - Во второй раз я могу и… не сдержаться. Не успею… остановить…

- Не глупи, Канаме, - Ичиджо уже рядом, протягивает руку, чтобы Канаме мог опереться.

Ему страшно, это трудно не увидеть, но он подставляет свое плечо и не желает слушать предупреждения. И поэтому Канаме пришел именно к нему.

- Бруно… Вызови его… сейчас.

- Но зачем? Я не уверен, что…

- Зови, немедленно, - цедит Канаме сквозь стиснутые зубы.

Ему кажется, что легкие будто засыпаны песком, и это его хруст он слышит при каждом судорожном вдохе. Ичиджо усаживает его в кресло и поворачивается к Шики.

- Принеси воды, быстрей.

Шики исчезает в ванной.

Послушный, отстраненно думает Канаме. Жаль только, что слушается он только Такуму.

- Бруно скоро будет.

Канаме слабо кивает.

Все почти, как тогда, десять лет назад, когда Бруно отвозил его на встречу с маленькой Юки. Была метель, и холод настырно пробирался под одежду, как бы Канаме ни кутался в пальто, но одна мысль о том, что он снова увидит Юки, грела, несмотря на мороз. Жаль, сейчас нечему его согреть.

- Господи, Канаме, да что с тобой творится? - Ичиджо садится на корточки рядом с креслом, протягивает Курану стакан воды. - Может, объяснишь, наконец?

Не требовать ответа, но надеяться на него – еще одна его привилегия.

- Я не знаю. Не знаю, Такума... Шизука… она…

Ичиджо сжимает пальцы Канаме на стакане с водой. Он больше ни о чем не спросит, понимает Канаме, и от этого ему становится чуть легче.

- Выпей. И не разговаривай больше.

- Мне нужно… уехать…

- Ты все такой же, - качает головой Ичиджо. - Делаешь только то, что считаешь нужным. А я, дурак, все так же тебе в этом помогаю. И когда-нибудь, помяни мое слово, мы обязательно вляпаемся во что-нибудь серьезное.

- Уже, Такума… уже.

Ичиджо страдальчески кривится.

- Я сделаю вид, что не слышал этого. Шики, принеси мое запасное пальто, на улице сегодня холодно.

* * *

Солнце только зашло, а значит, жизнь в Лунном общежитии, если так можно выразиться, конечно, только начинается. Вампиры покидают свои комнаты, где плотные портьеры скрывают их от дневного света, тянутся в холл или библиотеку. За дверью слышны голоса и шум шагов, а снизу доносится грустная, смутно знакомая Канаме мелодия: похоже, кто-то добрался до рояля.

- Туда нам нельзя, - качает головой Ичиджо. - Если тебя увидят в таком состоянии, потом вопросов не оберешься. И да, я знаю, что ты одним только взглядом можешь заставить всех замолчать, Канаме, но вопросы от этого не исчезнут. Ты хочешь, чтобы те, кого ты здесь собрал, сомневались в своем господине?

Нет нужды отвечать – Ичиджо видит все и так. Остается окно, но Канаме не уверен, сможет ли сейчас им воспользоваться: внутри будто разрастается пламя, оно все сильней и горячее, и оно рвется наружу.

- Шики, помоги, - зовет Ичиджо.

Все происходит слишком быстро. Канаме не успевает сбросить со своего плеча ладонь Сенри, мальчика, несущего в себе кровь убийцы его родителей, не успевает процедить презрительное «прочь», как они уже на улице, под окнами общежития. Едва Канаме выпрямляется, Шики тут же отступает на пару шагов. Он чувствует. Не зная, не понимая, но чувствует, что не стоит ему быть рядом с Канаме сейчас. Не так близко.

Прыжок из окна отзывается в груди новой болью. Канаме крепче хватается за плечо Ичиджо.

- Уже скоро, Канаме, уже скоро, - шепчет Ичиджо ему в ухо. Его голос срывается: может, от холодного, хлещущего в лицо ветра, а может, от боли, понимает Канаме, замечая, как по плечу Такумы течет струйка крови. Затуманенный разум пытается найти причину, но все объяснения кажутся маловероятными. Если только не…

Он поворачивает голову, чтобы взглянуть на свою руку, держащую плечо Ичиджо, и на миг холодеет.

Когти.

Его когти в плече Такумы.

- Не везет мне уже во второй раз, - невесело усмехается тот. - В первый ты хотя бы промазал.

Канаме только кивает.

Нужно сосредоточиться, втянуть когти. Загнать чужую силу глубже внутрь еще ненадолго.

Пересекая территорию Лунного общежития, они держатся в тени деревьев. Сегодня такая яркая луна, что выйди они на ее свет, и их обязательно заметят.

- Знаешь, возможно, легкая диета тебе бы не помешала, - находит время высказаться Ичиджо. Он тяжело дышит, а по его виску стекает капелька пота, но на все попытки Шики ему помочь, Ичиджо отвечает, что справится, а Шики бы лучше глядеть по сторонам.

Канаме чувствует, как что-то, похожее на слабую улыбку, трогает его губы, но это ощущение столь мимолетно, что он не успевает осознать его до конца.

Бруно ждет их за воротами. Им нужно добраться лишь до них. И если бы Шики действительно смотрел по сторонам, а не переспрашивал ежеминутно у Ичиджо, не передумал ли тот, они бы до ворот добрались.

- Куран!

Зеро преграждает им дорогу всего в паре сотен метров от окружающей школу стены. Ичиджо замирает на месте, и Канаме буквально кожей чувствует его недовольный взгляд в сторону Шики. Тот лишь пожимает плечами.

- Доброй ночи, Кирю-кун, - улыбка Ичиджо по-прежнему приветлива, вот только в голосе обычного терпения уже не слыхать. - Спасибо, что так усердно работаешь, но не мог бы ты нас пропустить? Видишь ли, мы немного спешим.

Во взгляде Зеро доверия нет ни капли.

- Учебный корпус в другой стороне.

- Действительно, - снова улыбается Ичиджо, - но мы идем не туда.

- Вампирам запрещено покидать территорию общежития в ночные часы. Вам об этом прекрасно известно.

Только Зеро может произнести «вампиры» так, будто это грязное ругательство. Обычно это Канаме развлекает, но сейчас лишь злит.

Еще одно усилие, еще одна порция боли, и вот Канаме уже не опирается на Ичиджо. Чистокровный не будет стоять со склоненной головой перед охотником. Никогда.

- Прочь с дороги, Кирю.

Но разве был хоть раз, когда Зеро слушал, что ему говорят?

Кровавая Роза покидает кобуру с тихим шорохом. Канаме уже изрядно надоело видеть ее ствол, направленный ему в лоб раз за разом.

- Возвращайтесь в общежитие, - цедит Зеро сквозь зубы.

Ну что ж, в конце концов, Канаме попытался.

- Знай свое место, мальчик.

Зачерпнуть чужой силы – не полную ладонь, нет, всего лишь маленькую крупицу – и кинуть ее, будто сдуваешь с ладони перо.

Зеро отбрасывает назад, как мешок с тряпьем, а его пистолет летит в сторону. Чертов мальчишка, до чего же упрямый.

- Добить? - меланхолично спрашивает Шики, уже поднося палец ко рту, чтобы надкусить.

- Нет, - выдыхает Канаме. Ичиджо успевает подхватить его, когда он начинает оседать на землю. - Его… со мной. Иначе он… расскажет Юки.

- Канаме!

- Я сказал… со мной.

- Черт бы побрал твое упрямство, - бурчит Ичиджо, поудобнее перехватываю руку Курана и снова закидывая ее себе на плечо. - Шики, бери Кирю.

Тот послушно поднимает Зеро и взваливает его себе на плечо, в очередной раз скучающе зевая.

Едва они оказываются за воротами, из припаркованной у обочины черной машины выскакивает высокий итальянец и, придерживая рукой форменную кепку, вприпрыжку несется им навстречу.

Личный водитель семьи Ичиджо, Бруно Ласетти. Это он когда-то возил их с Такумой в гости к Кроссу и маленькой, забывшей себя Юки. Канаме готов побиться об заклад, что узнай дядя Ичиджо о том, для каких целей племянник использует их слугу, он бы с него шкуру спустил.

Шики с Зеро особо не церемонится: пока Такума помогает Канаме сесть на переднее сиденье, глухой удар о заднюю дверцу возвещает, что погрузка Зеро в машину благополучно завершена.

- Шики, - укоризненно вздыхает Ичиджо.

- Это не я. Он сам ударился, - с невозмутимым видом отвечает тот.

- Итак, я полагаю, мы тебя не видели? - на всякий случай уточняет Ичиджо, отступая от машины.

- Разумеется, - кивает Канаме. - Если все будет… нормально… я вернусь… через два дня.

- Если?

- Я вернусь, Такума.

Одно прикосновение к виску, и Бруно уже знает, куда ехать, а, главное, никому не сможет об этом рассказать. Он нем с рождения, и именно это делает его таким незаменимым слугой.

* * *

Первое, что Зеро чувствует, придя в себя, это тьму.

Не видит, не слышит. Чувствует.

Она льнет к нему, будто истосковавшийся по ласке бродячий пес, тычет мокрым носом в ребра, сует под ладони большую гладкую голову. Зеро пытается отстраниться. Ему кажется, что тьма лижет ему лицо, от нее пахнет спокойствием и смертью. Он пытается оттолкнуть ее, но руки проходят насквозь, а ощущение того, что он зажат между ее лапами, не исчезает.

Еще немного, и Зеро захлебнется тишиной, но, даже задыхаясь, он думает лишь об одном – убить Курана.

«Упрямый».

При звуке чужого голоса тьма ослабляет натиск. Отступает, ссутулившись и недовольно урча, но не уходит. Зеро чувствует тяжесть ее большой головы на своих коленях, еще до того, как делает попытку встать. Она не даст ему подняться.

Зеро всматривается в темноту, неосознанно моргает чаще, будто это может прояснить зрение, но все без толку – здесь он слеп, как новорожденный щенок, слеп абсолютно и безнадежно.

- Где я?

«Спросить, кто я, как обычно не хочешь. Эта твоя привычка игнорировать меня, знаешь ли, сильно раздражает».

- Я знаю, кто ты, - Зеро машинально тянется к пистолету, холод металла в ладони его успокаивает, но Кровавой Розы нет, как и ее кобуры, и вот теперь Зеро действительно чувствует себя… слабым. Отвратительное, ненавистное чувство. Оно заставляет вспоминать ночь, которая стала последней в его человеческой жизни. - Ты та тварь, что вечно требует крови. Только ничего ты не получишь, слышишь? Я не позволю указывать мне!

Сухой смешок слышен сразу отовсюду. Он будто рассыпается по коже Зеро сотней маленьких, но колких шаров.

«А ему позволяешь», - тянет голос с насмешкой.

Внутри вздрагивает ярость – пока еще слабо, только просыпаясь, но с каждым словом, что Зеро слышит, она течет по венам все быстрей.

«Уже забыл, какой он на вкус, а?» - смеется голос, - «Самая лучшая кровь нашей расы, самая чистая».

- Заткнись!

Вместо ответа тьма дрожит от хриплого хохота. Зеро сжимает кулаки, дергается вперед, но все без толку – голова черного зверя на его коленях не дает ему подняться.

«Признай, Зеро: ты ведь хочешь этого, верно? Хочешь крови Курана Канаме.»

- Нет!

«Эта слабая девчонка не способна утолить твой голод. Только его кровь, только его…»

Голос дробится, рассыпаясь осколками эха. Они звенят так, что Зеро кажется: еще немного, и он оглохнет. И даже прижатые к ушам ладони не помогают. Голос зверя пробивается сквозь них и лезет, лезет прямо в голову, где и без него такой сумбур, что Зеро уже не понимает, кто он.

- Я не такой, как ты!

«Разве? Ты не просто такой же. Ты и есть я, Зеро».

Слова горят в мозгу, будто выжженные. Кроме них ничего не осталось – ни отрицания, ни воли, ни желания сопротивляться.

Зачем все это, если тьма такая мягкая?

Зачем кричать, когда можно просто кивнуть и позволить себе упасть в ее объятья?

Зачем верить в собственную ложь?

«Хороший мальчик,» - Горячее дыхание обжигает шею, чужие когти чертят узор на плечах. - «А теперь накорми меня».

* * *

Бог знает, почему, но Зеро всегда делает все не вовремя. Настолько не вовремя, насколько это вообще возможно, и эта его особенность частенько доставляет Канаме немало неприятностей. Вот как сейчас, когда Зеро приходит в себя раньше, чем Канаме рассчитывал. До особняка Куранов осталось совсем немного – пересечь густую рощу, и вот оно, крыльцо, – но дойти они не успевают.

Зеро просыпается резко, будто его вытолкнули из забытья, и тут же их накрывает дикий, неконтролируемый голод. Канаме хватается за горло – воздух вдруг в мгновение становится слишком густым, чтобы дышать. Бруно приходится хуже: он поддерживал Кирю, пока они шли к особняку, и потому первое, что делает Зеро, это выворачивает слуге руку и швыряет его в сторону, как поломанную куклу. К счастью, Бруно уже не одна сотня лет, поэтому с таким броском, пусть и неожиданным, он справится. Канаме успевает разглядеть, как слуга переворачивается в воздухе и, прижав к боку сломанную руку, приземляется на землю чуть более неуклюже, чем должен был, морщась от боли.

//Уходи. Я разберусь с ним. Вернешься через два дня.//

Голова Бруно дергается будто от удара. Обычный ментальный приказ но все же слишком сильный, понимает Канаме. Он уже не может сцеживать силу понемногу – она рвется проломившим плотину потоком.

Бруно послушно кивает и растворяется в тени деревьев.

Приглушенный рык заставляет Канаме вновь повернуться к Зеро. Тот стоит, ссутулившись и опустив голову, руки безвольно болтаются вдоль тела. С каждым ударом сердца от него будто толчками идет тьма. Она накатывает черным прибоем, тянет за собой и вновь отталкивает.

Плечи Зеро трясутся от хриплого, все нарастающего хохота. Вот только Зеро ли это?

- Кирю-кун…

Вместо ответа Зеро срывается с места порывом ураганного ветра. Смертоносный, неостановимый. Сила внутри Канаме отзывается быстрей, чем он вскидывает руку: Зеро отбрасывает назад, тащит по земле и камням. Любому другому это стоило бы, как минимум, пары сломанных ребер, но Зеро только рычит – низкий, гортанный звук, на который человек просто не способен, – и снова кидается на Канаме.

Его голод захлестывает лавиной, не давая дышать.

Зеро бросается вперед с одержимостью берсерка – не знающей предела, не ведающей страха, и когда он оказывается совсем близко, Канаме наконец видит: у него глаза зверя. Больше нет того Кирю Зеро, которого он знал, больше нет ненужных сомнений. Для зверя все четко – он живет лишь голодом, и чтобы утолить его, он пойдет на все.

Теперь нет смысла сдерживаться. Можно выпустить все, что у Канаме есть, все, что бурлит и пенится внутри, как кипящее вино. Всю горечь Шизуки, которую она копила столько лет.

Зеро уворачивается от невидимой плети силы, и в два прыжка оказывается возле Канаме. Вряд ли он осознает сейчас, что делает, но так же вряд ли будет потом об этом сожалеть, понимает Канаме, и, наверное, поэтому не делает даже попытки сопротивляться.

Ну же, Кирю. Рви шею. Пей – захлебываясь, до одури. Раздели со мной эту силу.

Ты уже не принадлежишь себе, ты отдался своему зверю, но хозяин у тебя все тот же. Не смей на него скалиться.

Горло Канаме в тисках звериной хватки, Зеро прижимается к нему, дышит в шею – горячо и часто, а пальцы сжимаются все сильнее. Он уже пересек черту, но все еще не решается пойти до конца.

- Пей, - хрипит Канаме.

Сила бьется вокруг них сорванными цепями, хлещет по земле, крошит в щепу деревья.

Зеро не просит повторять дважды.

Кусает чужую горячую шею – глубоко, яростно, заставляя Канаме дернуться от боли и вцепиться пальцами в его плечи. Вихрь вокруг них вздрагивает вместе с Кураном, выдирая с корнями столетние дубы и поднимая в воздух поваленные стволы; вторит его стонам, рассекая покрытую мхом землю. Но с каждым глотком, что делает Зеро, буря слабеет – понемногу, необратимо. И вместе с ней слабеет звериный голод.

Перед глазами у Канаме все плывет.

Пальцы Зеро уже не сжимают его горло, но поддерживают голову за затылок, чтобы удобнее было пить. Канаме чувствует, как чужой язык скользит по ране, вызывая сладкую тупую боль, отчего хочется и оттолкнуть, и притянуть ближе, лишь бы это ощущение не исчезало как можно дольше, лишь бы слышать, как Зеро пьет – все так же жадно и торопливо. Что такое аккуратность, он не знает, дикарям она неведома: кровь залила Канаме почти все плечо, пропитала разорванный рукав рубашки.

Но иначе никак. Со зверем нельзя играть на полставки. Либо все, либо ничего.

Канаме не помнит, когда в последний раз позволял себе выплеснуть столько силы.

Не смог сдержать. Сорвался. Непростительно.

Вдвойне непростительно, потому что это Кирю сейчас держит его, ослабшего, не способного воззвать к гордости чистокровного и выдать ему все, что он заслуживает за такое обращение с наследником одной из сильнейших семей вампиров. Канаме пуст, как сухой стебель камыша. Последнее, что было, выпил Зеро.

- Хва… хватит, Кирю.

Глупо было думать, что Зеро послушается. Для начала нужно, чтоб он его хотя бы услышал.

- Кирю, - шипит Канаме, оседая на землю и утягивая за собой Зеро. - Я сказал, хватит. Прекрати немедленно, это приказ.

При последнем слове Зеро вздрагивает, замирает на миг над шеей Канаме, а затем неохотно отодвигается. Губы и подбородок у него перепачканы кровью, и ее отблески все еще горят в его глазах – шальные, дикие. Когда он приоткрывает рот, чтобы слизнуть кровь с губ, Канаме понимает, что не может перестать смотреть на его клыки. В том, чтобы они вонзались в его шею, есть что-то запретное и в то же время такое сладостное, что этому нельзя сопротивляться.

Низшему не место рядом с чистокровным, тем более низшему, в прошлом бывшему охотником. Это закон. Но на своем пути Канаме уже нарушил их столько, что даже не задумывается, делая это снова и снова. Если цель оправдывает средства, он готов переступить любой закон.

А этот звереныш, яростный, упрямый, абсолютно неконтролируемый, он идеален. Канаме просто не может позволить, чтобы он принадлежал кому-то еще кроме него.

Зеро рычит, недовольный, что ему приказали прекратить. Снова подается вперед, тянется к ране на шее Курана, чтобы сделать новый глоток, и получает хлесткое:

- Нет.

Зеро хочет еще, Канаме видит это в его глазах, но против воли господина зверь не пойдет. Он лишь урчит обиженно, кладя голову на колени Канаме, скребет по земле когтями, устраиваясь поудобней, и затихает.

Канаме хочет сказать «господи, Кирю, почему с тобой всегда столько проблем?», но слова не успевают сорваться с языка, потому что тьма уснувшего зверя накрывает его с головой.

1, 2