Перед рассветом

Ветер пах бензином. Иногда - кровью и гарью.

А еще - отдавал едкой полынью, которая продолжала тянуться навстречу восходящему жаркому солнцу. От ее горечи першило в горле, хотелось чихать и кашлять. Запыленный "Кавасаки", - и не скажешь, что недавно украден из салона, - словно тяжело дышал после долгого бега, и Кэш ласково гладил его по рулю, успокаивая. Он тоже пропах бензином, свежим потом, полынью, но Джулиану, который терпеливо ждал, сидя на расстеленной куртке, этого казалось мало. Он горстью мял сухие семена степной травы, растирал их между пальцев и отстранено улыбался, глядя на Кэша. Серебристая пыль оставалась на ладонях, в мельчайших складках кожи. Джулиан привычно изучал оборванную, перечеркнутую многими обещанными смертями линию жизни, пытаясь угадать, какая из них - та самая.

А потом смотрел на грубые руки Кэша, - некрасивые, со сбитыми костяшками.

Хулиган и задира. Вор.

Кэш уводил мотоцикл подальше в травы, ласково придерживая, как пугливую девушку. Укладывал, прикрывал полынью и вереском.

А Джулиан продолжал ждать. Лежал, закинув руки за голову и глядя в предрассветное небо. Обычно Кэш всегда приходил сам. И исчезал, когда ему вздумается. Вентру не спрашивал. Хотя его самого спрашивали многие.

Он доверял бродяге. Он доверял вору. Главарю отщепенцев, которых мало кто принимал в расчет. Как князь города, он ввел Кэша в высший совет, бросив вызов Бруджа, Тореадорам, да и кому угодно. Джулиан был даже готов отдать Сашу, последнюю женщину, которую он смог бы полюбить. Но разве это значило, что князь сумел поймать ветер?

Когда Кэш возвращался, горизонт уже понемногу светлел. Бродяга делал несколько глотков из фляжки, слизывал капли с верхней губы. Его потертая куртка ложилась рядом с курткой Джулиана. И, сняв майку, Кэш устало валился лицом вниз на прохладную, скрипучую кожу. Ежился, поводил плечами… беззащитное, зябкое движение. От него неизменно томительно ломило в паху.

Джулиан ловил бродягу, как ускользающую рыбку, - крепко удерживал за плечи, и тот замирал в ожидании.

Они никогда не целовались. Достаточно было слегка укусить или лизнуть в шею. Джулиан не хотел оскорбить вожака банды гангрелов навязчивой лаской, а Кэш не просил.

Он коротко и жадно выдыхал, он подчинялся. Князь трахал его до неконтролируемой звериной дрожи, до звона в ушах и любил бы еще дольше, но восходящее солнце подгоняло их.

Становилось жарко, и, кончая, они погружались в землю. Она поглощали их - неостывшая, родная. Засыпали они в обнимку.

И Джулиан крепко держал в руках ветер, пахнущий бензином, гарью и полынью.