Накурено

В комнате так накурено, что сигаретный дым плывет плотным туманом, мешая разглядеть в полумраке обстановку и людей. Только блестят белые зубы, да мерцают огоньки сигарет.

- Нерациональный ты парень, Жадность.

Вместо ответа крупный рот выдыхает новую порцию дыма и снова складывается в ухмылку.

- Зачем ты набрал себе всю эту свору химер? Какой от них толк? Ты же Жадность, ты должен понимать, убытков от них больше, чем прибыли.

Короткий проблеск металлических бляшек на кожаных браслетах обозначает в воздухе ленивый жест, которым Жадность пытается отмахнуться от собеседника.

- Понимаю, конечно, они тебя безгранично обожают. А ты жаден и до любви тоже. Девочка-змея молиться на каждый твой вздох. Пес готов лизать тебе пятки…

- У них есть имена, между прочим, - почти безразлично комментирует Жадность.

- Неважно. Мне просто интересно, откуда у тебя такая доброта? - последнее слово Кимбли произносит особенно смачно, будто какую-то непристойность. - Или я чего-то не понимаю, и здесь имеет место случай духовного родства между уродами и химерами? Такой общий комплекс неполноценности, который заставляет сбиваться в группы и дружно жалеть друг друга.

Багровый смачно досасывает окурок и поднимается, скользя в тумане сигаретного дыма как морская змея. Рука с клеймом уробороса молниеносно ловит его запястье, дергает на себя, чуть не свалив алхимика с ног. Кимбли на удивление покладисто дает собеседнику притянуть себя вплотную, шумно вдыхает табачный дым, когда острые зубы легко дотрагиваются до его уха:

- А ты-то чего напрягся? Ревнуешь?

- Не смеши, а?

От дыма голос у Кимбли хриплый, и только безумная смешинка щекочется глубоко в горле, как крошечный репейник.

- Неблагодарная ты все-таки тварь, Зольф, - со вкусом произносит Жадность и дышит в ухо, нарочито и жарко. - Не любишь ты меня.

- А я никого не люблю, - Кимбли выворачивается лицом к лицу, глаза в глаза, губами к губам. - Ты же это знаешь. Может, сразу не надо было такого подбирать?

- Говнюк, - это произносится так нежно, что, кажется, вибрацией отдает в спине у багрового алхимика. Пальцы тянут за волосы, заставляя запрокинуть голову, влажный язык лениво прогуливается по горлу, чуть задержавшись у кадыка.

- Что, опять?

- А разве ты против?

- Отвали! Убери руки.

- А если так?

Вместо ответа россыпь искр пробегает в дыму, очерчивая контур мужского тела, раскинутого на постели.

- Ну, не надо, - голос Жадности звучит так убедительно, почти ласково. - Я же говорил: это больно.

- Тебе же нравится, когда мне больно.

Низкий рык вибрирует в табачном дыму, в тесной комнате, над мятой жаркой кроватью.

- Нрррррррррравится, - звучит в этом рыке.

- Тогда давай уже, - сквозь зубы. - Не тяни.

Руки в кожаных фенечках властно обнимают багрового за талию, татуированная кисть скользит по напрягшейся спине, властно, уверенно сжимается на ягодице. Они перекатываются, тревожа дым, меняясь местами. И уже другие руки вцепляются в другую спину, тупые ногти впиваются в кожу, пытаясь расцарапать до крови.

- Сука.

- Сволочь.

Двое то ли борются, то ли совокупляются в густом дыму, то и дело хрипло оскорбляя друг друга.

Наконец короткий выдох-стон, сладостная судорога мышц, зубы сжимаются на плече любовника, в кровь разрывая кожу и мясо. И тот час раздается хлопок в ладони, руки прижимаются к спине.

Смех перхает в сдавленном горле.

В следующий миг взрывом встряхивает кровать, брызги крови и ошметки мяса летят в разные стороны, а потом Жадность с вывороченной грудной клеткой валиться на грудь Кимбли.

- Хорошо, что это твой клуб, - шепчет алхимик в слипшиеся от крови темные волосы. - Можно не напрягаться, здесь все и так уберут.

- Курить дай, - хрипит Жадность. Кимбли кожей чувствует, как на нем нарастают новые мышцы. Кровь изо рта приподнявшегося на руках гомункула капает багровому на шею и подбородок, и Кимбли улыбается в полутьме и дыму, тихо балдея от ее запаха.

- Мы все выкурили, - говорит он и ласково гладит Жадность по сросшейся спине.

- Жаль. Кимбли, ты бы хоть иногда пробовал держать себя в руках, - глухо сипит Жадность.

- Трудно удержаться, - улыбается Кимбли, слизывая кровь с уголка его рта. - Когда кончаешь… ну, ты сам понимаешь.

- Сука, - хочется смеяться, но легкие еще не полностью восстановились внутри. - Доиграешься ведь.

- Ага, вышвырнешь меня из постели и пустишь Дорчета? То-то песик будет рад! Кстати, ты меня тоже здорово цапанул, а я лично не нарастаю назад, как грязь.

- Уже нервничаешь, Зольф?

- Не смеши, - Кимбли выворачивается из-под Жадности, садится, свесив ноги на пол. Голый, гибкий, черная прядь прилипла к мокрой коже.

- Зольф, бедняжка, - пальцы касаются этой мокрой спины. - Ты ведь ни с кем больше не можешь трахаться, кроме меня. Всех взрываешь, ты - моя кровожадная тварь.

Кимбли оборачивается и наклоняется над гомункулом, дышит в лицо и неожиданно целует глаза.

- Не твоя, - шепчет Кимбли шелковым голосом. - Размечтался. Никогда не твоя.

Жадность замирает и пристально смотрит в веселые желтые глаза. Светлое жестокое безумие блестит в них, желто-алое, как небо, освещенное взрывами.

- Принеси еще курить, - Жадность отпихивает Кимбли с его сумасшедшим взглядом как нечто сиюминутное и неважное и снова вольготно раскидывается на уделанной кровати.

- Ладно, притащу-проветрюсь, а то здесь и так накурено.

Кимбли встает с постели, идет к двери. Его силуэт, как призрак, плывет сквозь толщи мутного дыма.

- Так, голый и пойдешь?

- Так и пойду. Мне стесняться нечего. Не то, что некоторые, кто даже в постели браслеты не снимают, - смеется Кимбли, открывая дверь. Дым потоком устремляется наружу и, кажется, этот поток смывает и Кимбли.

Жадность равнодушно пожимает плечами и с любовью смотрит на свои фенечки.

- Все военные двинутые.

Снаружи Кимбли идет по коридору, не особо опасаясь на кого-либо нарваться. Так поздно, что уже фактически можно сказать "еще слишком рано". Его ладони зудят от удовольствия недавнего взрыва. Это слаще череды оргазмов, следы которых все еще размазаны по его животу и ногам и где-то там, по телу и кровати Жадности.

"Ничего-то ты не понимаешь, слепец, - дрожа от послевкусия, думает Кимбли, и его улыбка все больше превращается в оскал: - Я вовсе не подсел на тебя. Ты жаден до жизни во всех ее проявлениях. А я люблю только взрывы. Моя верность принадлежит только им".