Поцелуй для шлюхи

Такой сегодня был день – нервно-волнующий, порождающий ложное беспокойство, беспричинную тревогу, разрушающее сомнение. Ведь ничего не должно случиться – за последние два года жизнь стала настолько скучной и тягостно-унылой, что Рено уже бросил надеяться на перемены. Но сегодня был особенный день, потому что с самого утра не покидало навязчивое предчувствие, очень дурное предчувствие, именно такое, которому Турк был склонен верить. Что-то тошнотворно-тяжелое, как несвежий обед, купленный в точке быстрого питания, оттягивало желудок и недвусмысленно просилось наружу. Это пакостное, ни с чем не сравнимое ощущение можно было принять за побочный эффект выходных, закончившихся, как всегда, совершенно неожиданно. Но Рено не обладал наивностью подростка, чтобы не отличить банальное похмелье от предвкушения неминуемых проблем. Он был абсолютно уверен: сегодня Госпожа Удача непременно покажет свое истинное лицо – вульгарно размалеванную рожу дешевой шлюхи, продающейся тому, кто больше платит.

Рено вписался в поворот на запрещенной скорости, едва не сбив щит, сообщающий, что до реабилитационного центра осталось двести метров, и резко затормозил на импровизированной парковке, представлявшей собой облезлый газон, располосованный колесами нескольких машин, что принадлежали сотрудникам когда-то всемогущей корпорации.

Турк выскочил из своего «Хаммера», по обыкновению забыв активировать сигнализацию, пробежал по лестнице, перепрыгивая через ступени, остановился перед дверью, постоял пару секунд и вошел в полутемный холл. В помещении было тихо, как в усыпальнице, и Рено ненавидел эту тоскливую тишину, так сильно контрастирующую с суетливым шумом, что когда-то царил в здании, которое даже среди руин остается самым высоким строением покойного Мидгара. Он любил звук жизни – несмолкаемый галдеж, перемешанный с редким смешками, что наполнял корпоративный кафетерий, разнокалиберные голоса, отскакивающие от бесконечных коридоров Шинра-Билдинг, невнятное мычание полупьяных голосов, перемешивающихся с сигаретным дымом, заполнившим тесные помещения дешевых баров, срывающиеся осипшие вопли посетителей ночных клубов, что безуспешно пытаются перекричать грохот музыки. А в приемной реабилитационного центра царила усыпляющая тишина, порождающая ощущение, что здесь проходят чьи-то поминки. Полное отсутствие звуков живого мира словно обездвиживало, лишало дара речи, слуха, вообще всех чувств. Рено казалось, что воздух, внезапно ставший плотным и тяжелым, обернулся вокруг него, как лист железа, постепенно сдавливая тело в смертельной ловушке.

Погружаться в эти гнуснейшие ощущения и дальше желания не было, и Рено толкнул дверь в комнату, куда Президент пригласил его для проведения так называемого брифинга. Короткая напутственная речь нескольким подчиненным выглядела нелепой карикатурой по сравнению с теми собраниями, что проводились в комнате для совещаний Шинра-Билдинг. Но отсутствие официоза стало единственным нововведением, которое пришлось Турку по душе. Приказы остаются приказами, в какой бы обстановке они не были отданы.

Конечно же, он опоздал. Как всегда. Никто не удивился и не сделал ему замечание. Возможно, Президент чуть поморщился, как от зубной боли, но кого это волнует – все эмоции Руфуса останутся скрытыми белым покрывалом. Он может улыбаться или кривить рот в презрительной усмешке, удивленно приподнимать брови, шептать проклятья сквозь зубы, его взгляд может выражать удовлетворение или гнев – никто не увидит – покров словно обезличивает, превращая в бездушный механизм политики. Рено не нравился этот образ, но он считал его исключительно подходящим для Руфуса – расчетливого ублюдка, с рождения ослепленного собственным эгоизмом.

Ценг и Елена стояли напротив Президента и внимательно выслушивали его негромкую, но, как всегда, вескую речь. Рено подошел к ним, встал рядом с Еленой, намеренно чуть толкнув ее плечом. Ему нравилось вызывать в этой неуклюжей девчонке приступы праведного гнева и смотреть на то, как она обиженно надувает губы, хлопает глазами и старательно подбирает ругательства, пытаясь вспомнить наиболее обидные, но притом наименее непристойные эпитеты.

Против обыкновения, Елена никак не отреагировала, и Рено ничего не оставалось, как вслушаться в голос Президента, вещающий об очередном задании.

- …на этом все. Вопросы есть? – прозвучало из-под покрывала.

- Э-э… А можно еще раз? Я, похоже, пропустил что-то важное… - замялся Рено.

- Ну, конечно, Рено, специально для тебя: сейчас вы покинете реабилитационный центр, дойдете до вертолетной площадки, ты сядешь за штурвал и будешь держать курс на Северный Кратер. Доступно?

- Хмм… Вполне… Только к чему это?.. – упоминание Северного Кратера почему-то не воодушевляло, ощущение было такое, словно с поджившей раны резко сорвали темную корочку запекшейся крови, и оттуда медленно выполз отвратительный желтоватый сгусток гноя. Такой же мерзостный, как и сперма Руфуса, вытекающая из Рено после того, как Президент отпустит его, кончив пару раз. Турк представил себя, распростертого на измятой постели – изможденного безразлично-грубой связью, уставшего обращать внимание на жжение в заднем проходе, и просто тупо смотрящего куда-то сквозь Руфуса, который уже одевается – по обыкновению неторопливо и немного небрежно, как бы демонстрируя собственное извечное превосходство – на работе и в постели, что также можно считать частью работы. Сверхурочными. С той лишь разницей, что за них не давали денег. Откуда-то из глубин памяти всплыла звериная ненависть, подкрепленная яркими образами из прошлого, и нестерпимо захотелось плюнуть в эту надменно-спокойную рожу, а потом полюбоваться, как жирный, смачный плевок будет стекать вниз, опускаясь на воротник рубашки, разъедая эту приторную, искусственную безупречность.

- Ценг все объяснит тебе по дороге. – Президент сделал небрежный жест ладонью, означающий, что пора приступать к выполнению поручения и, наконец, оставить его в покое.

Вутаец направился к выходу первым, за ним последовала Елена, Рено вздохнул и поплелся следом. Что-то непременно случится. Он отправляется на задание вместе с девочкой-глупышкой из Богом забытого Айсикла и вутайцем-трудоголиком – что может быть хуже?

- Так что мы забыли в Северном Кратере? – поинтересовался Рено у Ценга, но вместо него ответила Елена:

- Голову Дженовы! – при этих словах она прямо-таки просияла от гордости. Рыжего всегда раздражало ее наивное бахвальство. Чем тут гордиться? Тем, что они будут шарить по дну гигантской промерзшей воронки в поисках фантома? Им выпишут за это премию? Или, может, объявят благодарность? Вернуться оттуда живыми – это точно повод для гордости, но неизвестно еще, придется ли им испытать подобное чувство.

- Не надувайся так, а то поперек себя шире станешь, - бросил ей Рено и снова обратился к вутайцу, проигнорировав невнятно-возмущенные возгласы Елены. - Это правда?

- Ты считаешь, Президент склонен к розыгрышам? – Ценг даже не повернулся.

Нет, конечно, Рено так не считал. Просто это был довольно странный приказ – найти то, во что никто, кроме разве что погибшего Генерала Сефироса, не верил. Может, еще свихнувшийся Страйф и его психованные дружки верили. Очередная прихоть всемогущего инвалида или хитрый тактический ход политика, свергнутого с трона мирового господства. Рено не хотел рассуждать на эту тему. Он привык выполнять приказы, а не думать об их целесообразности. Ему не нравилось это задание, и размышлять тут было не над чем.

Около вертолета, переминаясь с ноги на ногу, скучали трое солджеров. Один из них снял шлем и непринужденно затягивался сигаретой, но, завидев Турков, спешно избавился от окурка и облачился в форму. Все трое дружно отдали честь и вытянулись по стойке смирно. Ценг сдвинул брови к переносице, делая и без того строгое выражение лица еще более суровым, но, ничего не сказав, махнул рукой, отдавая приказ «вольно» - совсем не похоже на пренебрежительно-снисходительные жесты Руфуса. Преданный своей работе вутаец везде был таким – до маниакальности осторожным, расчетливым, привыкшим подчинять себе и притом ведущим непрекращающуюся борьбу за доказательство собственного превосходства, самодостаточности, силы и власти. Словно попытка справиться с комплексами длиной в жизнь.

Рено казалось, что Ценг находится в постоянном напряжении, боясь случайно открыть какую-то позорную слабость, потерять лицо, позволить другим разочароваться в нем. Даже в постели его поведение было схожим с основной жизненной тактикой – ни в коем случае не сделать лишних движений, не позволить лишний раз прикоснуться к себе, не дышать слишком часто, не ласкать партнера и не заботиться ни о чем, кроме собственного удовольствия – ущербного в своей ограниченности. Ни шага в сторону. Никаких вольностей. Словно вся жизнь его состояла из одних только запретов.

Солджеры вошли в вертолет – оперативно, но без спешки. Елена тоже заняла свое место в машине. «Торопится навстречу приключениям и славе», - усмехнулся Рено. В отличие от коллеги он в вертолет не полез.

- Я покурю, пожалуй… - он извлек из кармана пиджака изрядно помятую пачку сигарет.

- Мы торопимся. К тому же курить вредно, – напомнил Ценг.

- Знаю, что вредно… - протянул Рено, философски направляя взгляд в небо, - но уж очень хочется!

Он в упор посмотрел на вутайца – насмешливо и смело – так, словно желал продемонстрировать собственное право делать то, что не может себе позволить даже его начальник. Рено зажал сигарету в зубах, щелкнул зажигалкой и затянулся с нескрываемым наслаждением, зажмуривая глаза и медленно выпуская изо рта струйку дыма через несколько секунд.

- Эй, Рено! Опять ты всех задерживаешь! Хватит уже паясничать! – Елена выглянула из вертолета, желая внести свою лепту в воспитание нерадивого Турка.

- Ничего, подождешь, – Рено обернулся к ней через плечо и выдохнул дым в лицо.

- Совсем обалдел?! – взвизгнула Елена, нелепо размахивая руками в безуспешных попытках разогнать едкий туман.

- Иди в вертолет, Елена, - посоветовал Ценг. - Что ты себе позволяешь? – обратился он к Рено, когда девушка скрылась в кабине, изображая надсадный кашель и беспрестанно причитая.

- То, что вы себе позволить не можете, босс.

- Твое поведение мне уже порядком надоело, - начал вутаец, - ты каждый день досаждаешь мне… - он замолчал, почти прошептав последнее слово. Ценг смотрел на Рено, пожирая его взглядом, словно был загипнотизирован неспешным сплетением прозрачных лент дыма, что обволакивали его подчиненного, делая очертания фигуры нечеткими, расплывчатыми и немного дрожащими, словно тело Рено трепетало от желания.

- Я действительно так плох?.. – рыжий Турк сделал шаг навстречу вутайцу, пристально глядя в расширенные зрачки, в которых безошибочно читал похоть. Ценг хотел его – это было так банально и скучно – в тысячный раз, но одновременно заставляло чувствовать какую-то искаженную гордость, что для Рено являлась непременным атрибутом близости с любым человеком. Доступное тело всегда желанно – Турк знал это, почитая сие знание своим преимуществом.

Он взял вутайца за галстук, притягивая к себе – мягко, но настойчиво, так, что отказаться от этой приказной просьбы было невозможно. Тонкие губы Ценга чуть дрогнули, будто в слабой попытке сопротивления. Рено никогда не позволял себе подобных вольностей, но почему-то именно сегодня, в день, когда он получил странное поручение Президента, ему так хотелось, чтобы Ценг, наконец, отпустил себя – хотя бы единственный раз в жизни – дал волю своему желанию – своей животной похоти – грязной и низменной, но естественной, присущей любому человеку. Рено просто хотел, чтобы босс овладел его телом – пусть даже здесь, на плешивом пыльном газоне рядом с вертолетной площадкой, перед ошеломленными взглядами дуболомов-солджеров и наивной глупышки Елены, которая наверняка стесняется даже прилюдных поцелуев. Он хотел, чтобы его трахнули – неизвестно, в который раз, - слишком давно сбился со счета. Просто вновь подчинили себе, не ведая, что подчиняются ему.

Рено отпустил галстук пораженного подобной наглостью вутайца и опустил руку вниз – нащупывая через брюки напряженный член. Чересчур робкий Ценг – таким он Турку не нравился.

- Почему вы так побледнели, босс? – Рено улыбался, дыша ему в лицо сигаретным дымом, случайно роняя пепел на лацкан пиджака, сильнее сжимая теснящийся в штанах орган – твердый и уже пульсирующий. Рыжий не был возбужден. Просто он чувствовал, как его захлестывает какое-то бесшабашное, сумасшедшее веселье – хотелось злить босса, глупо смеясь и бесстыдно лаская его член.

- Довольно! – Ценг резко поднял руку и так же резко опустил, ударив Рено наотмашь – у рыжего зашумело в голове, а перед глазами разлетелись синеватые звезды, будто он совершил прыжок в гиперпространство.

Это было так предсказуемо, но все же так неожиданно – Рено пошатнулся, но устоял на ногах; провел ладонью по губам – на пальцах осталась кровь. Хотелось затянуться. Глубоко. Почти докуренная сигарета одиноко тлела на бетонной поверхности вертолетной площадки. Как жаль.

Такой Ценг был привычным. Все так знакомо. Рено ненавидел это. Он не мог без этого жить.

- Вот и все, да, босс? – Турк вновь достал из кармана сигареты – демонстративно вытащил одну из пачки, зажал губами, прикурил, выдохнул дым и оценивающе посмотрел на вымазанный красным фильтр.

- Ты хочешь продолжения? – Вутаец цинично улыбнулся. Это сводило Рено с ума. Так же, как солоноватый привкус собственной крови.

- А сами-то как думаете? – Сегодня не будет походить на прошлое. Сегодня все будет иначе. Просто что-то случится.

- Думаю, тебя пора проучить, - Ценг схватил рыжего за запястье, вырвал сигарету, осторожно провел ею по щеке – едва касаясь, но оставляя на коже нечеткий след бело-серого раскаленного пепла. Рено поморщился, но не вскрикнул – так горячо, больно и оттого до умопомрачения приятно. Он бы скорее застонал от экстаза, чем стал выть от страха. И пальцы грубо сжимают запястье, наверное, останется синяк – фиолетово-черный, как небо перед грозой... Тело затряслось – мелко-мелко, будто в преддверии оргазма, сигарета ползла все ниже, приближаясь к воротнику рубашки, и Рено выгибал шею, словно по ней скользил влажный язык вожделеющего любовника – уважающего, преклоняющегося, умеющего отдавать нежность… Ценг совершенно забылся, захлебнувшись в своем приступе необоснованной жестокости – он прижал окурок к шее, желая затушить, услышать, как лопается сожженная кожа, почувствовать ее дурманящий запах…

- Эй, Рено, ну ты там скоро?.. – Елена опять высунулась из вертолета и тут же почувствовала сильное желание вернуться обратно, а еще лучше – отмотать минуту назад, чтобы вовсе не видеть своего начальника, давящего окурок о ее коллегу. – Ценг, сэр… что Вы делаете?.. – она старательно подавляла желание закрыть глаза руками и кинуться обратно в вертолет.

Рука вутайца дрогнула, пальцы разжались и выронили сигарету. Запястье Рено он не отпустил. Словно и не теряя самообладания, повернулся к Елене и почти приказал:

- Просто жди нас внутри. – Голос твердый, а лицо чуть побледнело, как у мошенника, неожиданно пойманного на краже.

Елена не нуждалась в повторении приказа. Она просто была счастлива скрыться в спасительной кабине. Неужели мир сошел с ума?

- Пойдем, Рено.

Ценг зашагал прочь от посадочной площадки, таща за собой рыжего. Турк не сопротивлялся. Он был почти счастлив – сердце бешено колотилось и колени дрожали, он следовал за вутайцем, еле волоча негнущиеся ноги, предвкушая, как увидит чужое освобождение, что невозможно получить без обряда подчинения.

Ценг втолкнул Рено в просторное помещение общественного туалета и предусмотрительно заблокировал дверь, подперев ее шваброй, что стояла в углу. В кафельной клетке нестерпимо воняло хлоркой и еще какими-то моющими средствами, свет люминесцентных ламп, отражающийся от белоснежной плитки, слепил глаза. Рыжего замутило от едкого запаха, внезапно закружилась голова, но былой азарт никуда не делся. Турк подошел к вутайцу, взялся за верхнюю пуговицу рубашки в намерении расстегнуть и получил очередной удар в лицо. Он так хотел этого. Из носа потекла горячая струйка, спустилась до верхней губы, и Рено слизнул ее – медленно, смакуя металлически-соленый вкус. Нужен еще удар – по губам, чтобы возобновить кровотечение.

- Может, хотите ударить меня еще, босс? – он улыбнулся, вновь приближаясь к Ценгу.

- Я смотрю, тебе нравится. Давно записался в мазохисты? - С тех пор, как трахаюсь с закомлексованными трудоголиками вроде вас… - если хочешь получить что-то от человека, очень важно подобрать правильные слова…

Короткая встреча кулака с лицом – и Рено оказался на коленях. Он посмотрел на Ценга – тот улыбался. Ему тоже нравилось. Турк представил свои разбитые губы – красные от крови, совсем как у дешевки с автострады.

- Пожалуйста…, - рыжий просительно смотрел на босса снизу вверх, в беззвучной мольбе.

- Хочешь, чтобы я пожалел тебя? – Ценг схватил Рено за лацкан пиджака и дернул вверх, приказывая встать. Турк повиновался. Он ждал, что вутаец слижет кровь с его губ, имитируя поцелуй. Потому что даже проституток иногда целуют – грубовато и неискренне – обидно и оскорбительно, но так похоже на правду. Он стоял напротив, смотря в глаза – уже без вызова, но и не затравленно – немного устало и чуть обреченно. Скорее, скорее, пока кровь не высохла, пока она еще не до конца остыла – такая соленая, влажная, уже почти неживая…

Уничтожение расстояния – приближение. Не преступление. Но можно поплатиться новым ударом. Больше не надо. Только подобие поцелуя. Пусть он догадается. Пожалуйста… Одна рука сжимает рубашку на груди, притягивая ближе, сжигая сантиметры пустого пространства между двумя телами – одним вожделеющим и вторым – остывшим уже давно; другая ложится на плечо, сгребает волосы, чуть оттягивая назад голову; язык касается подбородка, слизывая сползающую вниз красную линию, находит губы, скользит по кровавым разводам, не просится внутрь…

Поцелуй для шлюхи. Только так…

Просто хочется чувствовать. Пусть это будет боль, неважно. Чувствовать. Жить. Как все.

Резкий разворот – тело прижато к раковине – белой керамической «ракушке», слишком чистой для общественного туалета. Ноги вдавливаются в острый край – больно, но недостаточно. В зеркале напротив – чужие глаза – едва не безумные, почти черные из-за расширившихся от желания зрачков. И собственные – холодные, с мелкими круглыми точками на дне – пулями, устремляющимися вперед. Тоже чужие.

Он даже сам расстегнет ремень брюк и молнию, а потом спустит их ниже колен вместе с бельем. Руки выполняли привычные до тошноты действия, а Рено смотрел в зеркало, внимательно разглядывая Ценга. Сегодня босс действительно безумен – не такой, как всегда: дышит часто и тяжело, движения слегка неловкие, будто координация резко дала сбой, в мозг словно вогнали стальной штырь похоти, и он вылез наружу через взгляд, переполнившийся бессмысленным желанием. Казалось, сейчас взорвутся обсидиановые зрачки, и древние, даже не первобытные, а звериные инстинкты раздерут тело в кровавые клочья, уродливые обрывки облепят белоснежный кафель стен, и место босса займет нечто отвратительное, какой-то гнойный сгусток негатива, что накопился в нем за всю жизнь. Почему-то именно сегодня…

Ничего не произошло, просто запах хлорки сводил с ума, действуя подобно галлюциногену. А Ценг заломил ему руки за спину так, что кисти коснулись лопаток, и яркая вспышка ощущений обожгла сетчатку глаз. Босс не догадался завязать запястья ремнем или хотя бы своим галстуком, и Рено сплел пальцы, фиксируясь в положении, вытягивающем тело в струну – одно резкое движение, и можно разорваться пополам, лишь сухожилия обвиснут дряблыми лентами. Против обыкновения пальцы Ценга оказались горячими, но, как всегда, безжалостно-грубыми – щедро облепленные слюной, они бесцеремонно гуляли по заднему проходу, подготавливая к половому акту. При этом лицо босса сделалось сосредоточенным, словно он мысленно выстраивал план дальнейших действий – протолкнуть внутрь член, пальцами сдавив бедра до краснеющих вмятин, двигаться, получать удовольствие, вновь самоутверждаться, применять силу, покорять. Кончить, отпустить, выбросить… Рено нравилось читать эти мысли на чужом лице, нравилось видеть партнера в зеркале – казалось, что так он контролирует ситуацию.

Пальцы вцепились в бедра, головка члена коснулась входа, и Рено напрягся, намеренно создавая препятствия – будет гораздо больнее, но не только ему, пусть босс тоже вкусит мучений, вталкиваясь в неподатливое тело. На лицо вутайца наплыла озадаченность, резко сменившаяся чрезмерным, даже яростным рвением сломать строптивого партнера, подчинить себе, преподать урок – он резко подался вперед – два рывка и он внутри. Рено сжал зубы, все-таки расслабился, отдавая инициативу боссу. Ему так хотелось закрыть глаза и просто подождать, пока Ценг кончит и отпустит его, но желание видеть в зеркале взгляд вутайца было сильнее. Он никогда раньше не смотрел на своих партнеров – отворачивался, зажмуривался, переставал фокусировать зрение. Было неинтересно. А сегодня желание видеть прорвалось сквозь оболочку сознания, вытеснило все мысли, став почти нездоровым, компенсируясь за все прошлые разы сознательной слепоты. Рено чувствовал – одинаковые по силе толчки, четкие, уверенные – вперед, назад – словно стучат колеса поезда, слегка подбрасывая вагон на рельсах; слышал – шумное дыхание в ритме движений, видел – взгляд, направленный вдаль – в зеркало, в собственные зрачки – вперед, вперед, въехать на полной скорости, разбить стекло на мелкие осколки, прорваться дальше – туда, где можно захлебнуться в собственной силе, затопить ею весь мир, угнетать, порабощать… Чуть быстрее, чуть больнее – компенсаторный оргазм, снова плен и мечты, оставшиеся за стеклом, что так и не смог разбить.

Освобождение не состоялось.

Вновь приятная пустота в теле и отвратительное опустошение в сознании. Так привычно…

Рено стоял перед зеркалом – ноющие от усталости и боли руки бессильно обвисли вдоль тела, брюки спущены, по внутренним сторонам бедер медленно стекает чужое семя – гадостное, быстро остывающее на прохладном, пропитанном хлоркой воздухе. Нет сил даже пошевелиться.

Ценг отошел в сторону, за ремень поддерживая брюки, оторвал бумажное полотенце, принялся вытирать свой мокрый член – с нескрываем отвращением, будто пытаясь вместить в эти действия все свое презрение и пренебрежение к тому, кем только что владел. Он выбросил измятую салфетку в урну, не забыв прилепить на лицо брезгливую гримасу. Оторвал новый кусок бумаги, протянул Рено:

- Приведи себя в порядок.

Рыжий принял полотенце, протер липкие бедра, осторожно промокнул горящий зад, чувствуя, как там вновь появляется то, о чем принято говорить только с врачом. Сидеть в вертолете будет больно. Привычно. Дотронулся до члена – в последний раз он кончал, когда ласкал сам себя в неожиданно накатившем порыве безудержной жалости к себе – так, словно был другим – идеальным партнером, что заботится и уважает, не боится отдавать нежность, не скупится на поцелуи – любит безусловно. После не было стыдно, лишь мутное разочарование всплыло откуда-то из подсознания, напоминая об ущербности подобного удовольствия и наивности мечтаний. Он ненавидел и презирал своих партнеров. За то, что не любили его, уделяли мало внимания, не уважали, никогда не ждали и намеренно не искали с ним встречи. За то, что для них он не был единственным, а всегда лишь одноразовой заменой тем, кому стараются хранить моральную верность. Это так закономерно, но так нестерпимо больно – осознание, что никто на самом деле не будет тебе рад, и никто по-настоящему не расстроится, если ты вдруг исчезнешь. Приходя – не радуйся, уходя – не грусти.

Ценг тщательно вымыл руки с мылом и стер с лица омерзение. Вутаец вновь выглядел строгим и неприступным – рубашка застегнута на все пуговицы, галстук затянут так, что запросто может удушить, на брюках – ни единой складки. Безупречный Ценг, разъедаемый внутриличностными конфликтами. Рено последний раз взглянул на себя в зеркало, и развернулся к выходу.

- Можешь покурить перед отлетом, - голос босса затек под воротник рубашки – обыденный, холодный, скучный.

Он непременно воспользуется этим предложением – посмакует сигарету, прислонившись к нагретому солнцем борту вертолета, ни о чем не думая, просто наслаждаясь легким шумом в голове и дымом, обволакивающим легкие. И пусть кишечник слабо пульсирует от боли, ноют сведенные мышцы рук, по-прежнему кружится голова от въедливого запаха хлорки – все пустое, важны только теплые лучи солнца и дым сигарет.