Butterfly WarriorsГлава 2. Почти богиПоднимите им веки,
- Руфус, прекрати это, или я сам положу конец вашему балагану. Глаза Клауда - синие огни. В броне своей ненависти он бесстрашен и неуязвим. И близорук. Безбожно близорук. - Опять порываешься их убить? Хочешь сделать из них мучеников? Шерсть Дарк Нейшн мягкая, словно шелк. Она недовольно ворчит, и звук вибрацией отдается в руке хозяина. - Нет, идея бесспорно хороша. Но позже. Наши мессии должны еще укрепить свои позиции. Не волнуйся, когда придет время, я в первую очередь обращусь именно к тебе. Динамики телевизора за их спинами взрываются торжествующим ревом толпы, и собеседники невольно отвлекаются на экран. Перед их глазами - грандиозная лестница с беснующейся толпой у нижних ступеней, двойной наряд заграждения с трудом удерживает рвущихся наверх людей. Двойная шеренга горнистов в простых белых одеждах выстроилась на ступенях, опустив блистающие на солнце трубы. А на самом верху, возле дверей недавно возведенного храма замерли с поднятыми над головой руками шинентай. Черные робы обоих спадают до земли. Рукава срезаны от плеча, во всем убожестве обнажая культи. - Красиво, правда? - явно не ожидая от Клауда положительного ответа, со смаком произнес Руфус. - А главное, так ощутимо прибыльно. Двое на лестнице возле огромных дверей монументального здания смотрелись на удивление одиноко. Не боги, не люди… - Такая простая религия и столько пользы… - Ересь, - кажется, Клауд едва удержался от плевка. Руфус только пожимает плечами и продолжает мысль: - Ладно, такая простая ересь и столько пользы. Экономической, прежде всего, конечно, но и общий уровень морали населения заметно улучшился. Как говорится, "не хлебом единым"? У Клауда тяжелый взгляд, он смотрит на жизнерадостного Руфуса Шин-Ра так, будто хочет взглядом как тяжелым камнем придавить его. Но молодой Шин-Ра несгибаем. Просто ему нравится то, что он видит на экране. Нравится во всех отношениях. Мысли Руфуса ясные и отчетливые, как белые иероглифы на белом шелке. "Куколка, - думает он, глядя на худого, экзальтированного оратора над толпой, - самая безбожно кукольная из всех личинок Сефироса". А когда Руфусу что-то нравится, Руфус это получает. И сквозь волны накатывающей, будто тошнота, ненависти, Клауд видит, что зря приходил сюда. Не говоря ни слова, он резко разворачивается на каблуках. В движении есть что-то от Солджера, которым он так никогда и не стал. - Клауд, - мягко окликает его Руфус, - имей немного терпения и воздержись от самодеятельности. Заверяю тебя, пока они нужны мне, ты их не достанешь. Своих ручных богов я стерегу гораздо лучше, чем хранил свои батарейки. - Но проклятые личинки называют Сефироса богом, - плюет Клауд слова. - А он им не был. Он был…был… он… Руфус смотрит на него почти с состраданием: - Бедный Клауд. Как же ты живешь без него? Клауд скрипит кожей ремней, и его голос звучит так глухо, что, кажется, выходит не из горла, а поднимается из самого нутра. - Я все равно убью их, Руфус. Я убью их. На гладком лбу единовластного владельца всемирной компании Шин-Ра пролегает короткая тень раздраженной морщинки, но его голос звучит довольно и спокойно как и прежде: - Имей терпение, Клауд, всему свое время. Шаги впечатываются в пол. Житейская выгода и здоровый смысл никогда не были любимыми друзьями Клауда Страйфа. Но Руфус - стрелок: лучше всего он достает противника на расстоянии. - Тем более, что мне все равно трудно поверить в такую искреннюю ненависть с твоей стороны, Клауд. Мои люди видели, как ты целовал умирающего Кадажа. Стоп-кран со скрежетом останавливает несущийся бронепоезд: - Этого не было! Вот теперь улыбка Руфуса становится совсем довольной. - Значит, это так выглядело. - Этого не… - До свиданья, Клауд. Не могу тебя более задерживать. Среди многих талантов Клауда числится умение потрясающе звучно хлопать входной дверью. Он не умеет оставлять за собой последнее слово в споре. Он умеет только убивать. Перед экраном остаются трое: довольный Руфус, укрытый темнотой Тсенг и теплая, мягкая Дарк Нейшн. Впрочем, Руфусу так же уютно, как если бы он был совсем один. Эти двое способны потрясающе не мешать ему. Тсенг и Дарк Нейшн почти что равнозначны для Руфуса. Он абсолютно доверяет обоим. И только им одним. Как если бы Тсенг не был человеком, он был бы Дарк Нейшн, а если бы Дарк Нейшн родилась человеком, она непременно стала бы Тсенгом. Весь мир представлялся Руфусу Шин-Ра простым и плоским. Пестрый калейдоскоп, лежащий на идеальной прямой между ним и Тсенгом. Пестрый - между белоснежным Руфусом и чернильно-черным Тсенгом на противоположных концах спектра. Клауды, Рено, Сефиросы мельтешат в калейдоскопе, ожидая, когда настанет их час быть использованными в большой программе Руфуса. Надо всего лишь протянуть руку и показать Тсенгу, что нужно сделать. И все будет сделано. С самого детства Руфус видел жизнь огромной игрой, сделанной специально для него, где все - игрушки, и всё подчинено его воле. А после благополучного исцеления от геостигмы он окончательно уверился в этом. Уверился до такой степени, что даже неприятные события его жизни теперь казались Руфусу хитроумно спланированными комбинациями, сложными ходами, снова и снова приводящими к победе. Все в этом мире подчинялось ему. Боевая тварь Дарк Нейшн приносила Руфусу тапочки. Те вещи, которые не могла принести Дарк Нейшн, обеспечивал Тсенг. Тихий смех Руфуса мягко прокатился по помещению: - Бедный Клауд. На его счастье он еще не в курсе, какие великолепные статуи Сефироса и Кадажа я заказал. Представляю, с каким видом он примчится сюда после того, как их увидит. Тсенг молчит. Он знает, что это было сказано не ему. Мысли Тсенга темны даже для Руфуса. Так и должно быть. Потому что в своем молчании Тсенг согласен с Клаудом. Ему не нравится увлечение Руфуса затеями с шинентай. Будь его воля - обоих уже не было бы в живых. Но Тсенг никогда не спорит с Руфусом. Особенно после его исцеления. Дорожит?
*** Простые деревянные сандалии без пятки щелкают по поддельному мрамору полов. Удобные сандалии: легко сбросить перед ударом, легко потом вдеть ногу обратно. Лозу нравились его сандалии. Впрочем, это совсем не значило, что он не скучал по старым ботинкам. Только шнуровать их теперь стало нереально, а зависеть от других в мелких бытовых надобностях братья были решительно не согласны. Честно сказать, никогда еще в своей короткой жизни Лоз не жил в такой роскоши. Постоянная крыша над головой, горячая вода в неограниченном количестве, трехразовое питание - и все фактически совершенно бесплатно, за одну только обязанность стоять рядом с Йазу, пока он говорит свои малопонятные Лозу речи. Больше от него ничего не требовалось. Разве что только обнимать и держать Йазу в объятиях, когда тот кричал и бился по ночам, но это нельзя было считать работой. Это он делал всегда, сколько себя помнил. А еще он учился обходиться без рук. То есть преимущественно - драться без рук. Сначала он тренировался один; затем с охранниками, но после того, как он покалечил одного из них, тренироваться с ним больше никто не хотел. Разве что изредка заглядывал Рено, иногда даже с Рудом. Они были неплохие противники, особенно если вдвоем. И Лоз был искренне благодарен рыжему за возможность просто по-человечески подраться. В башне нового храма братья занимали огромную полукруглую комнату с панорамным видом на город. Братья бога взирали сверху на город. Йазу встретил его, по своему обыкновению валяясь на кушетке. Только сейчас он возлегал на огромной белоснежной шкуре, закрывшей все ложе и ниспадающей на пол. - Это еще что? - удивился Лоз. - Подарок, - нежась щекой о длинный мех, мурлыкнул Йазу. - Обалденный, правда? - От кого? - Лоз настороженно приблизился к шкуре, с подозрением поглядывая на мертвого зверя. - От кое-кого, - босые пятки Йазу скользят, зарываясь в мех, в тихом голосе подрагивает лукавая интонация смеха. - Не трогай! От неожиданности Лоз дернулся назад, чуть не упав, поскольку уже успел поставить колено на край кушетки. - Иди в душ. Ты воняешь после своих тренировок. - Ладно, - нахмурился Лоз. Ему не очень нравилось, как Йазу одергивал и окрикивал его в последнее время. Иногда, как казалось Лозу, вообще без всякого повода. Но еще больше ему не нравился тонкий пронзительный запах этого кое-кого на коже и в волосах Йазу. Пусть на мгновение, но он успел уловить ощущение чужого, который был рядом с братом. Стоя в душе, под почти что болезненно холодным потоком, Лоз шумно сопел носом, раз за разом повторяя про себя, - он твердо знает, что такое надо. Йазу сказал, что надо потерпеть. Сказал, что Руфус нужен им, без него ничего не получится, а значит, Лоз не должен сердиться. Лоз очень старался. Не сердиться было трудно. Особенно, когда Йазу смотрел мимо него в пустоту или в небо за окнами, или просто в стену. И Лозу становилось страшно. Он просто не знал, что сделать, как все исправить. Он держал Йазу в руках, но не чувствовал, что брат был рядом. Когда он вернулся в комнату, за окнами сгущались сумерки. Тонкий силуэт Йазу на белом мехе казался угловатым и ломким, поза - застывшей, будто у парализованного. - Йазу, - шепотом позвал Лоз, от неожиданно накатившей жалости к брату все раздражение разом куда-то подевалось. - Что? - устало ответил тихий голос. Лоз постарался скрыть облегченный выдох, прошел через всю комнату к окну и замер, глядя вниз на зажигающий огни город. - Йазу? - Ну, чего тебе? - Рено говорит, можно договориться, чтобы нам сделали протезы кистей. Было бы здорово опять иметь нормальные руки, правда? Я скучаю по Двойной Гончей. Можно было бы заказать что-то похожее. И новый ганблейд для тебя. Долгий выдох с подтекстом досады - это именно то, чего он больше всего боялся услышать. - Нет. Я тебе уже говорил, я не разрешаю. - Но почему, Йазу? - Мы - шинентай Сефироса. Никакой человеческий врач или техник не должен ничего приделывать к нашим телам. Я запрещаю тебе даже думать об этом, слышишь! Ты понял меня, Лоз? - Хорошо, брат, - Лоз понурился. За окнами по небу ползли длинные сплющенные облака. Они ничего не напоминали своей формой. У них не было никакой формы. - Не огорчайся, - когда Йазу снова заговорил, его голос звучал уже мягче, заботливей. - Пойми, как бы не сложились обстоятельства, мы с тобой не можем здесь никому доверять. Если мы хоть на минуту дадим людям почувствовать, что мы в их власти, что мы бессильны, что нуждаемся в них - это разрушит все, что я сейчас делаю. Поэтому ни ты, ни я не должны их ни о чем просить. - Хорошо, брат. Как скажешь. Лозу было ужасно жаль отказываться от соблазнительной идеи вернуть свои кулаки, но Йазу он верил как никому. Тем более что… - А Шин-Ре и его людям мы не можем доверять в первую очередь. Ради этих слов Лоз готов был простить Йазу все окрики и насмешки. С поспешностью, оставшейся в нем как густой отголосок прежней ослепительной скорости, Лоз уже был рядом с Йазу и, усевшись на пол у изголовья, охотно ласкался головой, лицом, плечами, всем корпусом навстречу так щедро гладящим его прикосновениям Йазу. За окнами постепенно стемнело. Короткий смешок вывел Лоза из полудремотного состояния, в которое он погрузился, сидя рядом с задумавшимся о чем-то своем Йазу. - Он сказал мне, что любого оратора должна волновать реакция толпы на речи. И его удивляет мое безразличие к тому, как эти люди воспринимают мои слова. В любом проповеднике, сказал он, живет артист, а артист всегда ревниво воспринимает даже малейшие нюансы отношения публики к своим словам. Лоз завозился на полу, меняя позу, устраиваясь поудобнее, чтобы не затекли ноги. Он плохо понимал, о чем говорит Йазу. Он слушал, как собака - одни интонации. Впрочем, любые разногласия между братом и их спонсором были Лозу в радость. Эгоизм? А что делать. - Лозу, отнесешь меня в спальню? Я устал. Без колебаний, без размышлений Лоз поднялся на ноги, наклонился над братом. - Вместе со шкурой? - Нет, оставь здесь. Шкура моя. Лоз не спорил, ему было все равно. Тело Йазу в его руках совсем легкое. Такое хрупкое, как стекло. Это ему только кажется или раньше Йазу не был таким? Его дурацкие речи выматывают сильнее самых жарких боев, какие у них были. В спальне круглая большая кровать с решетчатой спинкой. Поначалу они трахались в ней, как кролики, теперь - только иногда. Лоз чувствует, что Йазу не хочет, и это нежелание резонансом отдается в его собственном теле. Лоз умеет себя контролировать, и тренировки тоже помогают. А когда Йазу захочет, он сам даст понять. В спальне тоже окно во всю стену. Лежа на постели, братья видят луну. - Мне сегодня снова снился Сефирос, - в полусне шепчет Йазу. - Его волосы подобны туману и дождю, в его глазах огонь Матери. Его прекрасное тело выточено из камня, отлито из металла. Когда он улыбается мне, то трудно дышать, настолько он совершенен. Под звук его голоса Лоз начинает дремать. - И Кадаж мне тоже снился. Живой, вместе с Сефиросом. Они оба смотрели на меня. - Хорошо. А я? Я там был? - сонно бормочет Лоз. - Нет, милый. Ты мне не снишься, ты есть у меня днем. - Ночью тоже, - шепчет, засыпая, Лоз. Йазу молча прижимается спиной к его боку и чувствует, как с каждым вздохом поднимается могучая грудь. Лоз большой и теплый, но Йазу холодно. Лоз готов защищать его от всего на свете, но Йазу страшно. Он сделал все, что мог. Они выжили, они накормлены, они в безопасности. Даже более того, мало кто может похвастаться такой красивой, беспечной жизнью как у божественных братьев. И только пустота внутри с каждым днем все прибывает, наполняя сердце усталостью и равнодушием. Его так мало что радует. Разве что сны, в которых Кадаж и Сефирос приходят к нему все чаще и чаще. *** Кукла. Кук-ла. Элегантная, изящная, абсолютно покорная кукла. С тонким сияющим телом, с душистыми серебряными волосами. С пустым безразличным взглядом. Руфусу невероятно нравилась его игрушка. В постели Йазу ненормально, нечеловечески пассивен. Он позволяет делать с собой все, что угодно. Единственная реакция, которой Руфусу удается добиться от него - это короткий, шипящий стон на вздохе, когда Руфус входит в него, и еле слышный всхлип на выдохе, когда Йазу покорно кончает под ним. Признаться честно, с самого начала их связи Руфус был готов, что кукла надоест ему очень быстро. Но прошло уже полгода, а вялые плечи и тонкие бедра, мертвенные нити волос и пустой отсутствующий взгляд, бесполезные культи рук и безвольный, послушный рот не переставали разжигать его чресла жестоким жарким огнем. Никогда и ни в чем не знавший отказа, Руфус в своей жизни трахался с самыми разными людьми: с мужчинами, с женщинами; старше и моложе него; с опытными и с невинными; с похотливыми и целомудренными; по согласию и без оного. С куртизанками, с богатыми дружками в Академии, с деловыми партнерами отца, с подчиненными, с совершенно посторонними людьми, чем-то вызывавшими интерес. Среди них были даже те, кого он уважал, даже те, к кому испытывал почти что привязанность. Этот же жалкий осколок Сефироса, прозрачная тень, не заслуживал и того, чтобы считаться человеком. Руфус сам не понимал, что влекло его к унылому, безразличному созданию. Искал ли он в Йазу Сефироса? Искал ли Кадажа? Искал ли хотя бы искорку жизни и страсти в прекрасной фарфоровой оболочке? Его тело достигало восторга, но снова и снова Руфус уходил от Йазу неудовлетворенным. Хотел ли он, чтобы Йазу, так быстро и даже деловито согласившийся на сближение со "спонсором", испытывал хоть какие-то эмоции и переживания, вновь и вновь ложась под него? При этом Руфус сам понимал, что, добившись от Йазу проявления чувств, он, скорее всего, наконец утратит к нему интерес. Но поведение его любовника нисколько не менялось: стон на вздохе, всхлип на выдохе - вот и все эмоции, какие получал Руфус. И эта безжизненность их секса и бесила, и завораживала его одновременно.
*** Лозу, я не знаю, что делать дальше. Я сделал все, что мог. Что еще ты от меня хочешь? Чего ты ждешь? Ты как большая, бестолковая собака бродишь здесь, нюхаешь, смотришь в глаза, даже не осуждаешь. Переложил на меня всю ответственность. А почему, Лозу? Чем я лучше тебя? Ты старший. Ты сильный. Ты быстрый. Почему ты не повел меня за собой, а замер, ожидая приказа? Я не знаю, что мне сказать тебе. Да и чем ты недоволен? Живи, жри, спи, трахай меня, что еще тебе нужно? Знаешь, меня стало очень раздражать твое молчаливое неодобрение, Лозу. Если знаешь другой путь - предлагай. Сравним, намного ли он будет лучше моего. Что, опять молчишь? Еще и уходишь? Ну и уходи. А я буду спать. Я надеюсь, ко мне снова придут они. Ты вот, наверно, и не знаешь, какие узкие кисти у Сефироса. Какой контраст между мягкими подушечками на ладони и мозолями на пальцах Кадажа. Они будут ласкать меня в моих снах. Мой брат и мой другой брат. В мире нет ничего прекраснее этих снов… Сейчас мне кажется, что я живу только ради этих снов. Но ведь Кадаж и Сефирос оба мертвы. И если жизнь после смерти так восхитительна и прекрасна как то, что я вижу во сне, мне все сложнее становится понять, зачем живу я?
*** - Это еще что? - Кальян. - Опять подарок? - Да. - От него? - Да, от него. Ты мне, между прочим, вообще ничего не даришь. И нечего даже ответить. Сегодня во время очередного выступления перед народом, Йазу, как обычно, воздел руки и стал медленно заваливаться на спину. Ему повезло, что Лоз в мгновение ока оказался прямо за ним и не дал брату упасть, буквально своим телом удерживая его на ногах. Йазу, кажется, даже и не заметил этого. Его шепот по ночам заставляет душить в горле бессильный рык, крепко обхватывать самого себя обрубками рук, чтобы не вытолкать брата из кровати, потому что уже невыносимо слушать его тихую мантру: - Сефирос и Кадаж всю ночь прикасались ко мне. Их руки настойчивые и властные, их пальцы ласкали меня в самых невозможных местах. Я сходил с ума от их близости. Они оба боги и в этом тоже. Когда они ложатся по разные стороны от меня, я чувствую, как прохлада их тел поглощает меня, я полностью и без остатка растворяюсь в них. Я так близок к богам. "Ты же сам провозгласил братьев богами", - хочется огрызнуться Лозу, но он молчит. Так нелепо и даже нехорошо ревновать Йазу к мертвым братьям. Ревновать Йазу к его снам. Ревновать Йазу к снящимся ему мертвым братьям, у которых есть пальцы, чтобы ласкать его. Лозу тяжело и муторно на душе. Он не унаследовал от Сефироса такого чувства как одиночество. Он никогда не сталкивался с ним раньше. Лоз не знает, что ему с этим делать. Хотя он бы, наверно, справился. Если бы еще не было Руфуса.
*** - Пора? - Нет, еще рано. Молчание. - Не беспокойся, я крепко держу их на крючке. Йазу, - в звуке имени звучит странная смесь сладострастия и недовольства, - уже получил мой последний подарок. Теперь он полностью в моих руках. Куколка. Дарки недовольно ворчит под ладонью. Ей тоже не нравится, что от хозяина все чаще пахнет чужим нечеловеком.
*** Мягкая шкура ласкает его прикосновениями длинного меха. Сжав обрубками трубочку кальяна, божественный брат вдыхает ароматный туман. От него видения становятся ярче, объемней, отчетливее. И какая разница, что в это время пропадает и уплывает куда-то реальный мир. Не жаль. Совсем не жаль. Если можно нежиться в мехе и смотреть, как выдыхаемый дым превращается в образы ушедших братьев. И вдвойне легче не реагировать на настойчивые, бескомпромиссные ласки Шин-Ры. Можно раствориться в мягкости и аромате и просто не быть.
*** - Привет. Не замечая Рено, Лоз ворвался в тренировочный зал. Пол сам несся под ногами, а потом остался внизу, позади. И навстречу его атакующей ступне попался жесткий бок массивной боксерской груши. Он ударил болью, обидой и ненавистью, и их оказалось вполне достаточно: не выдержав, толстая кожа лопнула по шву, разбрызгивая вокруг потоки песка. А лишившийся противника Лоз уже крутанулся на месте, другой ногой с безумной яростью ударив столб, на котором была подвешена груша. Столб треснул, от него полетели щепки, но выстоял. Лоз ударил еще и еще, круша надежную конструкцию. На левой пятке порвалась кожа, и черный дым сочился из ранки. - Может, скажешь мне, что случилось? - мягко спросил Рено. Лоз ударил еще пару раз, но уже без прежней ослепляющей ярости и остановился. Его могучие плечи крупно содрогались, дыхание дрожало на губах. По щекам, по подбородку текли соленые реки, убегали за вырез рясы. Лоз рыдал. - Знаешь, когда я был маленький, кто-то сказал мне: "Если мальчик плачет, значит, есть причина". Лоз шумно сморкнулся, прижимая культю к лицу, мокрыми глазами посмотрел на обрубок. - Хорошо, что у меня нет рук… - Что? - не понял Рено. - Если бы у меня были руки, я бы его удавил, - сказано совсем тихо, почти не слышно. - Кого? Йазу? Руфуса? Глубокое искреннее понимание в словах. Лоз выпрямил спину, всем телом обернулся к турку, посмотрел прямо в глаза: - Обоих. Рено цокнул языком. - Ты застал их вместе? - предположил он. Лоз кивнул. - Ты что, не знал? - Знал, - короткий ответ прозвучал гораздо спокойнее, чем мог ожидать Рено. - Мы же братья. Я все чувствовал. С самого начала. Турк невольно поморщился. Ему даже примерять к себе не хотелось такую возможность. Умение твердо знать, когда тебе изменяют. - Ну и что же ты сейчас так расстроился? Лоз молчал. Казалось, теперь он сам не вполне понимал, почему зрелище того, как президент имеет его брата, и короткое бесстрастное "убирайся", которое бросил ему Йазу, так взбесили его. Или его взбесило, что он не допустил даже возможности не подчиниться этому голосу. - Жизнь не всегда такая веселая штука, - под требовательным взглядом мокрых кошачьих глаз усилием выдавливая на своем лице улыбку, сказал Рено. - И я тебя… в чем-то понимаю. Лоз нахмурил густые светлые брови, но шагнул ближе, чуть запнувшись раненой ногой. Тонкие язычки дыма сочились кверху там, где лопнула кожа. - Хочешь выпить? - по-товарищески предложил Рено. - Нам нельзя пить, - покачал головой Лоз. - Ты всегда делаешь то, что тебе говорят? Лоз не ответил. Он уже давно сомневался, что ему нравится ответ. - Ладно, можем поговорить прямо здесь, если хочешь. Ты ведь хочешь поговорить? Мне можешь доверять. Похоже, мы с тобой в одной лодке, горилла. - Я могу его потерять? - спросил Лоз. Он и сам не знал, что действительно нуждается в совете. В чьей-то подсказке. Когда их еще было трое, он никогда не был тем, кто принимает решения. Он привык слушать, что ему говорят. Но теперь ему не у кого было спросить. - Совсем потерять? Рено сощурился, провел ладонью по рыжей шевелюре. - Тут как посмотреть. Держу пари, что о необыкновенной любви с Руфи-тян речи у них не идет. Но потерять можешь. Я так понял, что у вас уже сейчас изрядный разлад в отношениях. - Да, - Лоз сел прямо на пол. - Что мне делать, чтобы все исправить? Рено рассеянно улыбнулся, вздохнул почти с сочувствием: - Вот я и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос. - Тебе дорог твой Руфус? Если не брать в расчет невинность Лоза, вот это было уже жестоко. - Он не мой. И никогда моим не был. Никогда не был только моим. - А Йазу был только мой, - вздохнул Лоз и провел куцей рукой полукруг в песке на полу. И в изогнутой форме линии, в виноватом молчании Рено он неожиданно увидел ответ. - Правильно. Я его заберу. - Что? - Я заберу Йазу, - Лоз всем телом поднялся на ноги, молодой, могучий, упрямый. - И он опять будет только мой. - Сомневаюсь, что он поедет. - Значит, заберу силой. Есть вещи, на которые никогда не пойдет по настоящему верный турк. Рено был по настоящему верным турком. И все же… - Слушай, а ты молодец! Жаль, я не могу так вот сделать. Но, знаешь, пожалуй, я помогу тебе. - Правда? - Правда. - Спасибо, Рено. - Брось. Считай это чистым эгоизмом. Я ведь помогаю и себе тоже, - Рено подмигнул, поднялся со своего места. Запанибратски оперся о плечо Лоза. - Кстати, я же тебе не до конца прочел стихотворение, - и с шутливой улыбкой турк продекламировал. - "Если мальчик плачет, значит, есть причина. Если слезы прячет, значит, он мужчина". Левой рукой Рено вытащил платок и небрежно вытер им лицо Лоза. - Добро пожаловать во взрослую жизнь. - Ты насмехаешься? - чуть насупился Лоз, но принятое им решение и неожиданно обретенный союзник уже наполнили все тело радостью, расправляя плечи, выпрямляя спину, поднимая голову выше. - Совсем чуть-чуть, - подмигнул Рено и серьезно добавил: - Кстати, прими к сведению, мне кажется, твоему брату дают какой-то наркотик. Это может создать дополнительные трудности. - Ничего, я справлюсь. Теперь, когда у Лоза была цель, он не сомневался в успехе. Рено только коротко хмыкнул.
*** Подготовка к побегу из роскошной цитадели новой веры заняла чуть менее суток. Рено сдержал слово: организовал машину, продукты, карты и свободный коридор, чтобы быстро покинуть город. По сравнению с этим от Лоза требовалось совсем немного. - Поднимайся. Йазу, как обычно, валялся на белой шкуре, в полудреме покуривая кальян. Отросшая челка полностью скрывала глаза, во всем его теле едва заметно шевелились одни лишь бледные губы. Лоз поморщился от приторного привкуса дыма, плавающего по комнате. Не дождавшись никакой реакции, он решительно подошел к Йазу, навис над ним всем своим ростом. - Поднимайся, пошли. Брат выдохнул новую порцию сладковатого запаха, туманные глаза смотрели на Лоза и сквозь него. Блаженная улыбка ни на минуту не сходила с лица. - Йазу, поднимайся. Мы уходим отсюда. И снова никакой реакции. Лоз не знал, что можно просто пнуть брата ногой. Ему даже в голову не пришло. Поэтому, дребезжа и подпрыгивая по полу, к окну отлетел кальян. Шкуры оказалось изрядно много. Вполне достаточно, чтобы с головой завернуть в нее брата. Вялые, безвольные конечности и тощее, ставшее невероятно легким тело, и пугающе пустые глаза, и тусклое серебро волос - все исчезло под белым мехом. Взвалив бесформенный куль на плечо, Лоз решительным шагом покинул помещение, так долго служившее им домом. Он ни о чем не жалел. Они не были здесь счастливы. А все, что было нужно ему для счастья, он уносил с собой. В гараже под храмом их уже ждали Рено и большой фургон с тонированными стеклами. Не замечая показной чопорности, с которой турк открыл переднюю пассажирскую дверь, Лоз свалил свою покорную ношу на сиденье. Дверь захлопнулась, скрывая внутри драгоценную добычу. - Считай, часов восемь форы у тебя есть, - сверкнул зубами рыжий турк, будто скаковую лошадь похлопывая машину по темному боку. - И все-таки советую ногу с газа не снимать. Топлива хватит до побережья. - Спасибо, - просто ответил Лоз. Синие глаза Рено блеснули двумя озорными, веселыми огнями. Шаг вперед - и ментоловое дыхание на лице, беспардонно смелые губы на губах. Ладони Рено, теплые, жесткие, зарылись в волосы Лоза, удерживая его голову. Но шинентай и не подумал смутиться и отпрянуть. В своей жизни Рено и сам не мог посчитать, сколько раз он целовался с людьми, которых называл, а иногда и считал своими друзьями. В благодарности ответного поцелуя Лоза он впервые почувствовал, как целуют друзья. Отпрянув, Рено засмеялся, запрокидывая голову. Почему бы нет? Ведь это смешно. Целовать любовника любовника твоего любовника. Ревность - такая странная вещь. Ревность свойственна даже шлюхам. - Рено, - Лоз нахмурился, - с тобой точно все будет в порядке? - Да что со мной может случиться? - Руфус может узнать, что это ты нам помог. Смех сосуществует неразделимо с Рено. Смех бегает по его коже, как беспокоят собаку блохи. Нет, даже не так. Если разрушить его тело, сорвать телесную оболочку, вместо души от Рено останется смех. Лоз не уверен, что такой ответ его успокоил. - Рено, тебе точно ничего не сделают? - Расслабься, горилла. У меня задница из титана, мне вообще все пофиг. На этот раз Лоз крепко обнимает и целует его уже сам. В вывернутом мире шинентай выражение "братская любовь" имеет совершенно другой смысл. Но в мире Рено это, наверно, могло бы называться именно так. - Прощай, рыжий. - Прощай, горилла. Попутного ветра. Удачи вам.
*** Гнать на полной скорости приятно и хорошо. Постройки, деревья, холмы, люди, редкие встречные машины и мотоциклисты мелькают банальным неинтересным фоном. Радость клокочет в груди. Они убежали. Они убежали снова. Он снова вытащил их с Йазу. И машина уносит их прочь, и он уже привык обходиться без рук, и совершенно не важно, что там будет дальше. Все дальше от города, прочь от всего, что было. Прочь от того, что сотворили с ними, и того, что сделали они сами. Кадаж, прости, если тебе нравилась новая вера. Сефирос, ты велик и без нас. Твоя память и слава переживут нас всех. Мама, я никогда не знал и не слышал тебя. Я думаю, ты не будешь на меня сердиться. Я взрослый человек, я могу решать сам. Очнувшийся Йазу заворочался на соседнем сиденье, кое-как выбираясь из шкуры, долго пытался отдышаться. Потом, наконец восстановив дыхание и набрав достаточно воздуха в легкие, принялся ругаться так изобретательно и страстно, что Лоз еще сильнее уверился, что поступил правильно. Йазу был возмущен. Йазу требовал отвезти его обратно. Йазу обзывался и бранил Лоза. Йазу угрожал и приказывал. Йазу хотел свой кальян. Йазу несколько раз ударил Лоза по руке и один раз в бок, но все удары получились откровенно жалкими и желанного результата не принесли. В итоге, получив указание, где взять воды, и напившись, Йазу поставил ультиматум, что не будет разговаривать с Лозом, пока тот не отвезет его обратно. Ничего подобного Лоз не планировал, а упрямство вполне можно было считать их общей фамильной чертой. Так что теперь они ехали молча. Их, наверняка, уже искали, но Лоз не собирался терять преимущество в скорости. Останавливаясь по необходимости, он даже не глушил машину. Он не боялся, что брат воспользуется передышкой и развернет фургон в обратную сторону. Во-первых, при всей его браваде было очевидно - Йазу слишком слаб, чтобы предпринять настолько сложные действия. Он мучился, буквально физически страдал без своего идиотского кальяна, это Лоз ощущал на собственной шкуре. Но поскольку брат не разговаривал со своим спасителем, Лоз с ним тоже не разговаривал. Во-вторых, Лоз не сомневался, что, несмотря на их ссору, Йазу вряд ли захочет возвращаться туда один. Без него Йазу не уедет. А тем временем ландшафт за окнами изменился, в открытое окно повеяло тухловатым запахом океана. Еще пара таблеток против усталости, существенная взятка угрюмому капитану (большая часть тех денег, которые дал ему в дорогу Рено), и утром они вместе с машиной уже переправлялись на пароме на один из маленьких островов на севере. Ни возрождающаяся корпорация, ни новая вера еще не имели там власти. Во всяком случае, Лоз очень надеялся на это. Йазу часто дрожал, а, засыпая, бредил, бормоча что-то совсем уже непонятное. Глаза его запали, лицо вытянулось. Волосы напоминали паутину. Лоз старался лишний раз не приглядываться к лицу брата. Он знал, что не ошибся, забрав его у Шин-Ра. Он твердо это знал. *** Лоз продержался на таблетках почти неделю. К концу шестых суток он вылез из фургона, чтобы долить топлива и заснул прямо возле открытого бака машины. У него больше не было сил. Все случилось в лощине, где дорога, устав нырять между холмами, раздваивалась, чтобы обогнуть особо неприветливые скалы. Люди давно уже не жили в этих местах. Поэтому четыре мотоцикла и джип, осторожно приблизившиеся к фургону, явно следовали за ним от портового города. Это были не турки, не военные и даже не местная полиция. Но это были профессионалы. Спящий Лоз даже не вздрогнул, получив несколько охотничьих дротиков с сильным снотворным в плечо и в шею. Есть такие охотники - на людей. И есть такая работа, которую всегда лучше перепоручить подобного рода специалистам. Чтобы не мараться самим. Особенно, если у тебя есть деньги. - Один готов. Это что и есть та самая шлюха, которую трахал Шин-Ра? - Нет. Посмотри в машине. - Блядь. Ну и страхолюдина. Как мертвяк. - Заткнись, это божественный брат, которому мистер Шин-Ра засаживал по полной программе. - Похоже, он тайный некрофил. - Там, на большой земле, все не как у людей. Строят храмы рехнувшимся Солджерам и трахают их костлявых клонов. - А вот я бы, пожалуй, попробовал. - Аврал. Среди нас - пидор! Под дружный гогот еле живого Йазу вываливают из машины вместе с белой шкурой. - Нет, я серьезно. Сами посмотрите, какая блядская штучка. - С этими-то обрубками? Гадость. Такое только извращенцу понравится. Подошва ботинка прижимает куцое запястье к земле. - Неужели неинтересно попробовать? Мужчины стоят над простертым на земле Йазу, их ноздри подрагивают. Добыча беспомощна перед охотником, и это будит древний инстинкт, доставшийся людям со времен далеких и первобытных. В то же самое время еще двое возятся с Лозом. Наручники бесполезны, когда нет кистей рук. Но надежная веревка тоже не так плоха, если надо скрутить за спиной вывернутые локти, а затем по кивку главаря привязать человека к заднему колесу фургона. - Ну, что, так хотите развлечься с этой шлюхой? - лидер охотников брезгливо сплевывает на простертую у них под ногами жертву. Смешки, ухмылки, ищущий взгляд, который тут же переводят, если посмотреть прямо в лицо. - А вы, похотливые собаки, знаете, что есть только одна вещь, которую я ненавижу больше, чем вонючих богатеньких ублюдков, которые могут купить себе любую забаву? Больше них я ненавижу блядей, которые раздвигают ноги по первому их свистку. И особенно пидорасов. Не глядя, главарь берется за ремень, расстегивает брюки. - Они заслуживают то, что больше всего любят - хорошего кола глубоко в заднице. Блестящая желтая струя падает на лицо и на грудь Йазу, и он, кажется, только сейчас начинает понимать, что все происходящее с ним - реально. Он пытается закрыться свободной рукой, защитить лицо, освободиться, выскользнуть, но охотники, понявшие, что им не на что особо рассчитывать, принимаются пинать его ногами по ребрам и животу. - Слушай, разве за живых нам не обещали заплатить дороже, чем за мертвых? - волнуется тот, чей ботинок прижимает левую руку Йазу к земле. Их лидер также неторопливо заправляется, трет рукой щетинистый подбородок. - Знаешь, тут все не так просто. Вутаец, который звонил нам, явно знал, что я думаю о пидорасе, посмевшем объявить себя богом. Конечно, прямо он не сказал. Но как я понял, он лично не заинтересован, чтобы эта блядь вернулась к Шин-Ра одним куском. Так что пусть мальчики развлекутся. Эй, слышите, шпана? Разрешаю вам напоследок порадовать эту сучку так, как он и не мечтал. Полагаю, найдете, чем его трахнуть, чтобы самим не пачкаться? - А второй? - Второго прикончим следом. Может, ему захочется посмотреть. Таких извращенцев тоже хватает.
*** Его тело из стекла. Это стекло все покрылось трещинами спазматической боли за последние несколько дней. Под ударами сапог и ботинок от него откалываются куски, он разлетается вдребезги. Не увернуться, не убежать. Стеклянное тело потеряло всю былую силу, всю гибкость. Вонючие потеки мочи стекают по лицу, и хочется сблевать, но нечем. И больно, больно. С треском рвется ткань его рясы, той единственной одежды, в которой Лоз забрал его из цитадели. - Вы только посмотрите, эта шлюшка всегда готова - вообще не носит белья. Теперь уже двое стоят у него на руках, в то время как еще один мочится на него сверху, в пах и на живот. Обнаженное тело покусывает прохладный воздух, и моча кажется обжигающе горячей. - Переверните его, я придумал! Новая порция побоев идет обязательным сопровождением, пока его перекладывают через какую-то коробку притащенную из джипа, кверху задницей и лицом вниз. - Пидорская жопа, - комментирует их лидер его попытки освободится и плюет в него сверху. Слюна попадает между лопаток и сползает к шее. Но это уже не важно, потому что кто-то невидимый силой уже раздвинул ему колени, и между ягодиц уперлось холодное и тупое… "Обрез, - с тихой паникой понял Йазу. - У одного из них был обрез. Сейчас они вставят его в меня". А в следующее мгновение он уже захлебывается беззвучным воплем, когда твердое металлическое дуло с силой ворвалось в задний проход. - Поиграл с чужой верой, сучка, - смеется командир, за волосы запрокидывая голову Йазу. - Это тебе от благодарных почитателей. Так больно, так больно. Стеклянное тело рассыпается. Сам по себе обрез не такой уж толстый, но его трахают с такой скоростью и силой, что внутренние мышцы рвутся, не выдерживая насилия. - Эй, приколись, я его даже не держу. Засунул так глубоко, что не вываливается. - Отлично, теперь пни его в жопу. Пидоры это любят. Удар по ягодице заставляет все сжаться внутри. От новой боли слезы сами брызжут из глаз. - Ни фига себе, эта сучка аж дымится от счастья, что ей вжарили. - Так не отвлекайся, Мэтти. Или тебе жалко подстилку? - Шутишь? Я тебе сейчас покажу, как мне его "жалко"! От новых беспощадных рывков внутри Йазу не выдерживает, кричит уже в голос. Вот только звук получается слабым и жалким, больше похожим на вой. - Ага, давай, зажигай, сучка! Это то, что ты так сильно любишь. Кто-то еще мочится сзади ему на голову, моча стекает по вискам на лицо. - Эй, у меня тут еще ломик нашелся. Может, ему больше понравится? - Валяй, развлекайся. - Нет, нет, - хрипит Йазу, невероятно прогибаясь в спине в ответ на новую дикую боль. - Получай то, что заслужил! - ЛООООЗ!
*** Сотни острых ножей пронзили забытье. Как в тот день, когда они потеряли Кадажа и сами погибали под жгучим ядом дождя. Страдание брата звоном пронзило все кости в теле. Лоз рванулся, пытаясь выбраться из тяжелого сна. Сон не пускал, вцепившись зубами, но боль брата звала и кричала, заставляя бороться. Он был нужен, а значит, он шел на зов. Боль в собственных выкрученных руках гулким эхом вторит отдающимся в теле страданиям Йазу. Рычащий, звериный звук закипает в груди. Так трудно открыть глаза, так трудно приподняться над забытьем. Серый склон, желтая обочина, жухлые призраки травы дрожат между веками, перечеркнутые темными силуэтами людей. Он не сразу разобрал среди них брата, но когда разобрал… Ярость, нахлынувшая на него, была, наверно, сродни той, что испытывают берсерки. Она выламывала и выкручивала тело, пытаясь сбросить надежные путы. Несколько охотников обернулись на шум. Но они знали, что веревки и узлы способны выдержать и не такое. - Посмотрите, этому гомику тоже хочется. Аж усидеть на месте не может! - Мужеподобные уроды - второй сорт. Пусть ждет своей очереди. Их смех едва проникал в сознание через густую пелену боли Йазу, непрерывно звучащую в нем. Лоз не слышал, а если бы даже и слышал, не смог бы понять их оскорблений, он просто не соображал. Он бился так, что фургон начал качаться. - Слушай, может, в него еще снотворного вфигачить, чтоб так не рыпался? - Лоз, - не видя, скорее, чувствуя сквозь агонию боли бешенство брата, выдохнул Йазу. - Заткнись, сука! - рявкнул главарь и с такой силой ударил его ногой в плечо, что подкованный металлом ботинок порвал кожу, хрустнули кости. - Пора с тобой кончать. Никто даже не понял, в какой момент Лоз вывернул из-под фургона колесо и, не пытаясь содрать с себя веревки, безоружный бросился прямо на вооруженных людей. Они многое знали и умели эти охотники на людей, но они не знали, на что способен разъяренный шинентай Сефироса. Первые двое вообще не успели понять, как отправились к праотцам. Чистое желание сражаться - Лоз никогда не ведал жалости в бою, но сейчас он сражался не ради идеи, спасения или даже брата. Он дрался на чистой ненависти. Нет, даже не дрался. Просто убивал. Сбить с ног и коленом размозжить черепную коробку, а в следующее мгновение уже прыжок, захват обеими ступнями за голову и сломанная шея. Лоз не зря тренировался столько времени каждый день. Он выучил много новых способов убивать без рук. Два выстрела успели оцарапать ему спину и плечо, одна пуля вошла в живот, но он не замечал таких мелочей. Меньше чем за минуту, все было кончено. И вместе с кожей сдирая с себя надежные веревки, Лоз все еще бесился, топча ногами мертвые тела, в кровавое месиво уродуя лица. Потом, внезапно опомнившись, бросился к брату, судорожно выдирающему из себя орудие пытки, которым его только что насиловали. Густые клубы дыма потекли из развороченного паха, и Йазу свернулся в комочек, поруганный и жалкий. Было похоже, что он в любой момент может потерять сознание. Лоз рухнул на колени рядом с ним, подхватил на руки, жадно прижимая к себе. - Пусти, не надо, - слабо попытался отпихнуть его Йазу. - Испачкаешься. Они меня… они… меня… описали… - Неважно, я тебя вымою, все будет хорошо, - Лоз беспорядочно, почти несмело целовал брови, лоб, макушку уткнувшегося ему в грудь брата. - Я всех убил. Мы опять разговариваем. Все будет хорошо. - О, Лозу! Мой родной! - Не плачь, Йазу, не плачь. Братья сидели, крепко обнявшись, на земле в окружение обезображенных трупов, и черный дым поднимался над ними к небесам.
(продолжение следует) 1 2 |
|
Оставить отзыв |