Интерлюдия

Дожди - лучшее, что есть на Гейе. Во всяком случае, так начинает казаться на исходе осени, когда из земли вытянута солнцем вся вода, все соки и даже мелкие корешки и жучки, копошащиеся в своих тёмных лабиринтах стискиваются горящим напором, превращаются в пыль и лениво перебрасываются суховеем с места на место по утрамбованной глади выцветших бурых дорог. Пустые алюминиевые бутылки, вылизанные солнцем с отчетливым глухим звяканьем стукаются о бортики тротуаров. Выгоревшие до однотонного цвета кучки мусора на оголившихся без зелени улицах, словно кораллы на обмелевших берегах во время отлива. Собаки на окраинах Мидгара воют по ночам надтреснутыми жалобными голосами. В Вутае женщины так зовут дождь. Опускаются на колени, зачерпывают ладонями омертвелую землю и рассыпают ее над головой, над лоснящимися от жары густыми черными волосами. Сухие комочки падают вниз, как потемневшие зернышки риса, их нужно сдабривать непременно слезами. Об этом рассказывал Ценг. В его краях такое время называется временем скорби - мертвые пьют воду из земли, пока день не сравняется с ночью. Вутаец озабоченно хмурится на небо, черная точка прячется в складке морщин.

Рено устало пожевывает потрескавшуюся губу. Нехорошее время. В разрушенном городе оно давит по-своему тяжко. Кондиционеры поливают комнату струями холодного воздуха, но и в них чувствуется примесь проклятой пыли. Руд поправляет очки, Рено уверен, что у него просто глаза слезятся. У всех слезятся от сухости, или с недосыпа. Ночью невозможно уснуть, а в простынях под утро находишь перемолотую грязь, да обломки паучьих лапок. На ногах оно переносится легче. Рено трет глаза, промаргивается прежде чем подойти к считывающему устройству. Обращается к коллеге, не поворачивая головы.

- Ну, что? Спать собирается?

Руд досадливо машет рукой.

- Ты рано.

- Да, какая разница. Отдыхай, напарник.

- Ладно. Бывай.

Рено хмыкает, пряча зевоту, разглаживает борт пиджака и шагает за первую из бронированных дверей.

Света в самой комнате нет, за исключением горящего у дальней стены монитора. Вот почему у Руда в ярко освещенном коридоре заслезились глаза.

Он дает себе пару секунд, чтобы привыкнуть, а потом поворачивается в сторону мерцающего экрана.

- Босс, добрый вечер, - чуть покачивается вправо, стараясь попасть под излучение.

- Добрый вечер, Рено.

Одна рука президента лежит на коврике рядом с оптической мышкой, другая, похоже, на коленях под покрывалом.

- Я не отвлекаю, если что-то нужно...

- Пока свободен. Я позову, когда понадобишься.

Рено слабо салютует, отходя на привычное привилегированное место, к окну. Устраивается прямо на полу. Здесь сейчас прохладнее, чем на горячей обивке тучных, еще оставшихся от старых времен диванов. Задница не прилипает к покрытию. Ночь как ночь. На часах начало первого. Скоро вдалеке завоет ошалевшая свора. Он стаскивает пиджак, встает на колени, поднимает жалюзи, немного приоткрывает окно, нарушая герметичность комнаты, впуская не воздух, а звуки. Низкий гул сирен, людские крики, обрывки музыки из колонок проносящихся где-то в другом пространстве автомобилей. Так лучше. Не похоже на медицинскую палату. Рено думает, что губы Шинры кривятся. Выбеленная округлая Луна может сегодня потрескаться от асфальтового зноя, надломится как песочное печенье. Турк сыто жмурится на полный диск. Очки давят на виски и он стряхивает их со туком на пол.

- Рено, - оклик из блеклого угла - что ты там шумишь?

- Окно открыл, шеф. Вы же не против?

- Закрой. И принеси мне воды.

Рено покорно встает, захлопывает герметичную прорезиненную раму, не занавешивая стекло, идет за водой к близко стоящему кулеру.

Ему нравится так: простой пластик одноразового стакана, глухие пузырьки в прозрачной убывающей воде. Стаканчик холодит горячую ладонь.

Президент выкатился из-за рабочего стола. Ткань накидки кажется желтоватой от мутного песочного света. Коляска минует лунный прямоугольник и босс оказывается почти рядом с ним. Рено делает шаг вперед и протягивает ему полный стаканчик. Кожей чувствует горячую шершавость бинтов.

- Жарковато сегодня, а?

Президент ничего не отвечает. Турк следит, как движется его кадык под белыми слоями повязок на горле.

Луна старается подглядеть в окно, удлиняет тени от предметов на столе и узких краях выдвижных полок. Злая стрелка на старинных резных часах не хочет двигаться дальше.

- Октябрь, - голос Шинры звучит громче, сочнее. Экран сам гаснет, засыпает, но лунных полосок на полу и света становится больше. Рено слышит, как с глухим стуком падает стаканчик на дно урны. - Садись, - говорит президент, и Рено складывается, как робот по выученной схеме вниз и назад, откидывается затылком о его колени.

Рука Руфуса лежавшая под накидкой слегка влажная у Рено в волосах, льняная ткань брюк холодит сзади лопатки под слоем рубашки.

Ожидание.

Он прикрывает глаза, чуть повернув голову, трется ухом о неподвижное колено. Комната тащится куда-то, словно на привязи за Луной, и это медленное почти медитативное вращение.

- Йо, шеф, - сонно бормочет Рено в светлые складки, - скоро все закончится, м.

Шинра долго молчит, прежде чем ответить.

- Скоро, да, - пальцы в бинтах приятно царапают Турку макушку. - В горах сейчас хорошо, снег.

Рено скалится на окно мелкими острыми зубами.

Дождь начинает под утро. Среди усталого неба, он стучит пугливым, неуверенным стаккато.