Мертвый волк

Они ослепительны - и это всё, что он может о них сказать.

Наверное, они красивы - но этого не видно за покоряющим, забивающим до самого дна светом. Наверное, они смертоносны - как хорошо отлаженная бомба с механизмом самоуничтожения. Наверное, они потеряны и одиноки - но жалость последнее, что он теперь может испытывать, особенно к ним. Наверное, они сумасшедшие - но не ему замечать такие мелочи.

Ходжо прекрасно осознает, что болен и сошёл с ума, и искренне думает, что этим-то он и отличается от учёных из ужастиков и ненормальных из психбольниц.

Короткие ночные поездки - его наркотик. Тайком, босиком, чтоб не шуметь, выбраться из лаборатории, оставив включёнными лампы и мониторы. Cтараясь держаться в тени, добежать по влажной рыхлой земле до спрятанного неподалёку мотоцикла. Завести неприлично старый, но всё же заглушённый специальными устройствами мотор. И - вперёд - за зашкаливающей дозой кайфа до самого утра.

Может быть, он параноидально осмотрителен, и на самом деле никто за ним не следит, и нет нужды во всех этих предосторожностях.

Но своей единственной оставшейся радостью он не может рисковать.

Он не смеет к ним даже приближаться, но в этом и нет нужды.

Дозы вполне хватает с головой до следующей ночи.

Шинентай так ослепительны, что сводит скулы. Это счастье, окатывающее с головой - просто смотреть на них издалека. Жалкие подобия его сына. Как спустя десятки лет после похорон радует одна-единственная пожелтевшая фотография.

Он мог бы ненавидеть их за эти сотни мелких погрешностей, отличий и несовершенств. За то, что у Йазу нет его силы, у Лоза его гениальности, а у Кададжа его подавляющей мощи. Мог бы, конечно. Он вообще много чего мог, он был почти всесилен - раньше.

А теперь - только идущая кругом голова и опьяняющий воздух в лёгких - до самого утра. И - быстрые торопливые шаги, мотоцикл с глухим мотором, рыхлая земля, и назад - к месту перед мониторами. Поджав под себя холодные босые ноги, нахохлившись совой и закрыв глаза. Как будто и не уходил никуда - вот, смотрите.

Он зависел от этих ночей.

От этих жалких подобий его сына с узкими росчерками зрачков. От жалких осколков его прекрасной души.

Вентиляторы сотен системных блоков шуршат тихим равномерным гулом, уже въевшимся в уши. Свет мониторов, ровный блеск чистых, бесполезных колбочек в углу. Он уже давно не занимался исследованиями. Они были его страстью, пока не появилась новая страсть. Его не спонсировали, и он отвык от визитов Шин-Ры.

Потому, когда дверь открывается, пропуская в полутёмное помещение узкую полоску света, он даже не вздрагивает, по инерции изображая сон. Он сидит спиной, но отчего-то сразу знает, кто это. Кого из своих псов послала Шин-Ра добить умирающего зверя. Как добрая матерь Дженова, как будто знающая, как он устал.

У пришедшего движения плавные, текучие и смертоносные, и он - всего лишь человек. Но это неважно, от него веет силой, у него длинные волосы и жестокие глаза, и сидящий Ходжо всем хребтом чувствует его взгляд. Есть что-то общее, что-то - почти неуловимое. Не так часто к нему приходят теперь подобные посетители, и сидя спиной, закрыв глаза, Ходжо остатками ночной одержимости пытается представить, что это пришёл к нему Сефирот.

От него пахнет Дженовой и силой.

Ценг встаёт ровно за его спиной, чувствует обман и терпеливо ждёт. Он всегда потрясающе сдержан и вежлив - этот темноволосый турк, пока не убьёт тебя выстрелом в голову, коротким и точным. Он умеет ненавидеть, лишь спуская курок.

Когда-то турков Ходжо любил.

Он не оборачивается, чтобы не разрушать иллюзию, вот только если бы голос был похож - хоть чуть-чуть.

- С чем пожаловал? - Спрашивает он, и сам поражается, насколько одеревеневший за годы молчания голос стал похож на скрип.

Турк отточено-вежлив, холоден и делает вид, что ему вовсе неинтересно в лаборатории "того самого" учёного. Как ребёнок, право слово, каким и Он когда-то был.

Может, он вспоминает Сефирота только для того, чтобы не чувствовать себя таким жалким, жестоким эгоистом. Как будто бы он может к кому-то привязаться. Как будто у него было оправдание. Как будто у него была цель.

Сейчас он уже не вспомнит - было ли.

Сейчас ему уже кажется, что даже голос похож.

- Сообщение от Шин-Ры. У нашего президента есть для вас предложение.

Ходжо усмехается, пробуя забытую за столько лет гримасу; она неуютна, пыльна и кажется такой нелепой. Главное, не оборачиваться, нет.

- И какое же?

Вместо ответа турк резко протягивает руку, и Ходжо едва успевает зажмуриться, чтобы не увидеть наверняка - это не Его рука. Бухает что-то на стол перед ним.

Тяжелое, склизкое.

Отступает.

Теперь можно открыть глаза, и он открывает. Перед ним на столе лежит волчья голова. Волк, должно быть, размером с быка был, но не в этом дело. У волка серебристо-белая шерсть и узкие росчерки зрачков. Руки сами протягиваются, и шерсть на ощупь мягкая, теплая еще, совсем как его волосы. Он прижимает её к себе и всем лицом вдавливается в широкий жёсткий лоб.

От волка пахнет трупом, кровью и слюной, и он бы не отличил еще одного слабого, еле слышного запаха - если бы не бредил им. От волка пахнет Дженовой.

А еще он думает, что это, ну, совсем уж по-ребячески пафосный жест, и старый президент Шин-Ры никогда бы не позволил себе подобного. Не то, что этот выскочка, его мальчишка.

- Как видите, у нас есть ваши разработки и необходимое оборудование. Шин-Ра готова предоставить вам необходимое количество клеток Дженовы, подходящую лабораторию. И ребёнка, разумеется. Вы можете воссоздать Сефирота и забрать его. С определёнными дальнейшими ограничениями, разумеется.

Голос у турка сухой и неестественно деловой. Просто передает сообщение. Как будто каждый день перед ними безумные учёные обнимают дохлых волков. Эта маска кажется Ходжо удивительно детской и смешной.

Бойся, если страшно.

- Что вы от меня хотите?

Турк дёргается, прядь его длинных волос скользит по позвоночнику, и невозможно не вздрогнуть от этого движения. До боли знакомо.

- Вы выследили шинентай.

Ах, ну да. Его глупые попытки что-то скрыть пропали впустую. Шин-Ра опять знает всё, не так ли?

- Всё перечисленное будет предоставлено вам в обмен на них, желательно не в функционирующем состоянии.

Ходжо молчит. Он слишком увлечён запахом и мягкой шерстью между пальцев. Да, в волке были клетки - нет лучшего доказательства. Он пахнет Сефиротом. Ходжо только усмехается в ответ.

- Так что мне передать?

Кресло мерно раскачивается, следую за его ритмом - взад вперёд.

- Что я подумаю.

Тишина. Шелест вентиляторов. Свет мониторов. Колбы в углу.

Турк стоит, не уходит. Ему слишком интересно, и даже привычная маска не скроет этого. Какие же они все мальчишки по сравнению с ним.

Ему слишком интересно - и второй такой возможности может не быть.

- Что в нём такого, в этом вашем Сефироте? Чем он так…

Слова больно ударяют куда-то в подкорку черепа, в успешно забытое и спрятанное далеко-далеко. Светловолосый мальчик, угловатый, неуклюжий, болтающий ногами перед очередной инъекцией. Так с интересом смотрит, и он не против даже - ему и правда любопытно. К тому времени он уже разучился чувствовать боль.

"Зачем вы колете это? Зачем вы делаете из меня Сефирота? Что в нём такого, в этом вашем Сефироте?"

"Чем он так отличается от меня?"

Слава богу, Он никогда не звал его папой.

- Положи руку мне на плечо.

Голос тихий, шипящий, требовательно-злой. Как будто нет ничего важнее этой его просьбы.

- Что?

- Положи руку!!

- Что?!

- Положи!!

На плечо его опускает сильная и тёплая ладонь. Между пальцев - серебристо-белые волосы. Он сидит и дышит его запахом. Только не оборачиваться. Так похоже. Тепло.

Маленький мальчик, взрослый мужчина, чужой турк, пришедший невовремя.

Всё это не так уж и важно.

Важно - ответить на тот вопрос, на который тогда он так и не успел.

- Ничем. Совершенно ничем.

Рука соскальзывает с плеча, чуть задержавшись на линии позвоночника. За плечом выдыхают.

Слышатся шаги, закрывается дверь, и комната снова так уютно полна мраком и одиночеством.

Это нелегко - выбирать между Его новым телом и Его разрозненной, расстроившейся душой.

Он слишком слаб и устал для этого. Он подумает завтра.

Ходжо оборачивает, проводит руками по плечам, собирая остатки тепла.

И видит на ладони длинный серебристо-белый волос,

Ничем не похожий на шерсть.