The Likes of You

Вот так вот все и закончилось: ты победил, но на самом деле ты проигравший.

Ты знал, что так все и будет, и тебе от этого было не легче. И не важно, откуда, пришло это самое знание. После Последней Битвы (которая вовсе не последняя, но просто ты больше ни с кем не борешься) каждый вокруг считал своим долгом сказать, что вот он с самого начала знал, что все будет хорошо, и даже и не думал, что умрет.

Это доводило, и ты снова и снова срывался с места и уезжал. И продолжал метаться, пока не нашел местечко, где никто не то что об этой дурацкой победе; вообще ни о чем не говорит. Джунгли Гонгаги зеленые и вечно влажные, они укутываю тебя своими лианами, пока ты спишь. И люди здесь не такие, как везде; они умеют растворяться в бесконечных зарослях и молчать.

Каждое воскресенье ты помогаешь его родителям по дому: чинишь крышу, пропалываешь сад, кормишь цыплят. Больше от тебя тут ничего не требуется, но ты все равно очищаешь окрестные леса от всякой живущей там дряни, даже от лягушек. Особенно от лягушек. Противные маленькие уродцы.

Здесь есть его могила, но там никто не похоронен. В порядок ее тоже приводишь ты, хотя тебя об этом не просят

***

- Я сожалею, - сказал ты им, когда приехал сюда, и для тебя это значило больше, чем просто слова.

Они добры к тебе, по-настоящему, искренне; даже слишком добры. Его мать старательно не сравнивает тебя с ним, и тщательно выбирает истории про его детство, когда говорит с тобой. Она всегда приносит тебе воду, когда на улице жара, а ты пахаешь в саду. Стакан высокий, наполненный до краев и скользкий от конденсата. Когда ты берешь его, он так и норовит выскользнуть из рук, и ты сразу вспоминаешь, как спокойно она улыбнулась, когда ты сказал ей, что боялся пролить воду и случайно разбил стакан.

Каждую неделю она зовет тебя пообедать с ними, но ты никогда не приходишь. Его отец иногда навещает могилу. После этого ты собираешь его сигаретные бычки, и он знает, что ты этим занимаешься, но ничего не говорит. И ты благодарен ему за это, ведь он дает тебе призрачный шанс простить себя за то, что ты жив, а он мертв.

***

Сегодня в стакане ломтик лимона. Ты не прикасаешься к нему, пока не прополешь очередную грядку, оттягивая момент, когда лимон окажется у тебя во рту, и мякоть застрянет между зубами, и тошнотворная кислятина заполонит все, пока ее не смоет ледяная вода.

Ты чувствуешь, что кто-то за тобой наблюдает, и отрываешь взгляд от сорняков. Тебя встречает все та же бешеная лохматость головы и тени вокруг глаз. И скомканный синий галстук, торчащий из кармана.

- Слушай, Страйф, и нравится же тебе отвисать неизвестно где, - говорит он и засовывает руки в карманы.

Во рту вдруг становится так кисло, будто ты жуешь злополучный лимон, хотя ты еще не прикасался к стакану. Ты работал весь день, у тебя должны руки-ноги отваливаться, но сесть на землю перед ним - последняя вещь, которую ты бы сейчас сделал

- Уходи, Рено, - говоришь ты. И конечно, он не уходит.

***

С того времени прошло уже два года, если не три - ты не считал - и у тебя нет ни малейшего желания впускать его в дом. Так что он стоит перед захлопнутой дверью и стучит.

Где-то через час ты сдаешься, и он проходит внутрь мимо тебя, мимолетно заявляя, что мебель у тебя совершенно безвкусная, и требуя пива.

И самое забавное в этой ситуации то, что ты действительно собираешься его угостить.

***

- Зачем ты здесь? - смысла тянуть нет, и ты сразу переходишь к делу.

- Так мне Фэйр еще с нашей последней попойки денег должен! - немедленно выдает Рено и придирчиво оглядывает тебя сверху вниз. - Кстати, с кем он все-таки спал - с тобой или с той куколкой в розовом?

У тебя почти не осталось материи, а та, что есть, пылится в тумбочке у кровати, ожидая, пока ты снова не пойдешь чистить лес от всякой мерзости. Поэтому ты просто со всей силы впечатываешь кулак в его горло, наслаждаясь тем, как он давится и со всхлипом втягивает воздух. Понятно, почему Тифа дерется голыми руками…

Твоя победа довольно-таки призрачна, потому что, придурок он или нет, но драться умеет и обрушивается на тебя с целой серией пинков и ударов. Что-то подозрительно хрустит, но ты не успеваешь проверить - лампа это или ты сам.

В результате вашей потасовки вы умудряетесь сломать целых три предмета твоей и так скудной меблировки.

- Вот видишь, теперь я просто не могу не остаться! Кто-то же все-таки должен научить тебя хорошему вкусу, - он поворачивается к тебе и довольно ухмыляется. - Ты дерешься, как девчонка, Страйф. Как ты вообще умудрялся побеждать все это время?

Ты закрываешь глаза и пытаешься убедить себя, что это вовсе не здорово - сорваться и набить кому-то морду после нескольких недель смиренной жизни. И вовсе не клево вот так просто побыть самим собой, ведь это же не совсем ты, да и ты вообще не знаешь, кто ты есть, и, наверное, уже никогда не узнаешь…

- Заткнись, - отвечаешь ты. И конечно, он продолжает.

***

В Гонгаге есть маленькая гостиница, но он расположился у тебя, потому что ты плохо представляешь себе, как от него избавиться. Вариант с летальным исходом ты отмел сразу, да и усыпляющей материи у тебя больше нет. Ну и в обоих случаях - он высокий и тащить его неудобно. А искать тачку и веревку так лень... Да и, к тому же, получится слишком много возни для устранения всего одного придурка.

Он вообще не говорит ни о чем нормальном, только язвит, требует и постоянно лезет с сексуальными домогательствами. Он залез в твой шкаф, наорал на тебя за то, что ты слишком низкий, и теперь еще расследует, что ты имеешь против длинных рукавов. К тому же, он стащил у тебя одну рубашку.

В воскресенье он преследует тебя прямо до огорода, но даже и не думает помогать, а ты не просишь. Мать Зака не знает, что о нем и думать, но без своего форменного пиджака он выглядит как-то не по-шинровски, так что его можно терпеть. Она приносит ему воды, и он обливает тебя ей, когда ты отворачиваешься. Если честно, это приятно - в такую-то жару - но ты все равно швыряешь в него пучок сорняков, посильнее, чтобы оставить след на рубашке… Твоей рубашке… Черт.

Он очень много курит. Ты уже собираешься убрать за ним бычки, но он выкладывает из них свое имя, так что ты забиваешь.

- А как насчет навестить своих друзей? - резко спрашиваешь ты, и на последовавший вопросительный взгляд повторяешь: - Остальные Турки. Твои друзья.

- Оу, у меня они есть, да, - отвечает он. - А у тебя?

***

К концу второй недели твое терпение уже на исходе. Вы часто деретесь и часто друг друга не замечаете. Но большей частью вы деретесь.

Все начинается с малого, вроде того, что ты говоришь ему заткнуться, а он говорит заставь-меня, и начинается… Он выдает что-то мерзкое про Зака, про твое смазливое личико и интересуется, делал ли ты минет только Заку, или еще Сефироту, или всем подряд; и ты кричишь, и даешь ему по морде, и еще раз, и еще… И бешено мутузишь его до тех пор, пока он не толкает тебя на пол и не садится сверху. Ты разбил ему губу, и кровь капает тебе на лицо, а из твоего собственного разбитого носа кровь хлещет тебе в глотку. Ты продолжаешь кричать на него, и он в долгу не остается, и ты, в конце концов, начинаешь безотчетно орать что-то неразборчивое и тупо пытаешься скинуть его с себя. Он говорит тебе прекратить, но ты не слушаешь и пинаешься, царапаешься и даже кусаешься, и по ходу довольно эффективно, потому что он отпрыгивает от тебя и грязно ругается. Ты умудряешься сесть, но его рука снова возвращает тебя в лежачее положение. Он садится тебе на живот и пытается, удерживая твои ноги одной рукой, другой - расстегнуть и спустить твои штаны, а ты орешь и кроешь его всеми ругательствами, которые только знаешь.

Фишка в том, что очень трудно сделать то, что он пытается, из той позиции, в которой он находится. Так что ему удается только расстегнуть твой ремень, и ему это естественно не нравится. Поэтому он встает, перекладывает тебя на диван и исчезает в кухне.

Возвращается он с пакетом льда, который кладет тебе на нос. И пока ты запрокидываешь голову и устраиваешь пакет удобнее, стягивает твои штаны ровно настолько, чтобы можно было спокойно раздвинуть в стороны твои колени и обработать тебя орально.

Ты ему позволяешь, не зная даже, почему. Хотя после всех твоих брыканий это, наверное, выглядит особенно тупо. Интересно, кому из вас сейчас труднее - ему, потому что он с разбитой губой пытается сделать тебе минет, или тебе, потому что ты буквально захлебываешься хлещущей из носа кровью. Ты задумываешься, капает ли она на пол.

В штукатурке в углу трещина. Надо будет замазать. Значит, надо достать где-то лестницу. Хм, у кого есть лестница?.. Может, можно просто встать на стол и тогда ты дотянешься? Потолок-то вроде не высокий. Только придется под ножку книгу подложить, а то стол качается.

В комнате слишком жарко. Кровь течет по сосудам слишком быстро, слишком быстро наполняет капилляры, слишком быстро краснеет кожа, выпуская наружу твои эмоции и ощущения. Предавая охватившую тебя апатию, как всегда. У него грубые руки, что странно: он же все время держит их в карманах и уж точно не утруждает себя работой с землей. С другой стороны, ты и в перчатках-то его здесь не видел, так что они просто могли огрубеть.

Одной рукой он обхватывает твой член, а другой легко царапает твой живот. Хорошо все-таки, что от тебя движений особо не требуется. Все, чего сейчас хочется, - не думать ни о каких рывках и перемещениях. Неприятного и без этого хватает: колючий материал дивана впивается в бедра, а кровь все еще течет в глотку, и ты чувствуешь ее, когда тяжело втягиваешь ртом воздух. Кончая, ты думаешь о том, что у крови какой-то электрический вкус, хотя откуда тебе знать, какой вкус у электричества?

После всего он не целует тебя, хотя и выглядит так, будто очень хочет это сделать. Наверное, это должно о чем-то тебе сказать. Он толкает тебя в направлении кровати и говорит, что тебе нужно поспать, и что после сна ты почувствуешь себя лучше, и что он нифига не собирается спать на диване, так что придется тебе потесниться. А ты думаешь, что по крайней мере в одной вещи он все-таки прав: диван тебе точно нужно менять.

Засыпая, ты думаешь о том, прав ли он в остальном.

***

У тебя уходит несколько дней на то, чтобы вспомнить, и еще неделя - чтобы наконец признать, но…

Все, о чем он говорил, правда.

***

Жизнь продолжается. Дни снова становятся похожи друг на друга, как лужа, в которую прыгнул ребенок, снова неизбежно возвращает себе спокойствие и гладь. Сегодня Рено валяется на животе на травке, пока ты выдергиваешь из могилы сорняки. Ты уже давно подумываешь посадить туда какие-нибудь цветы, только не из сада, а, может, из леса что ли?.. Ему бы это понравилось. Ей бы это понравилось… Правда, дождя не было уже много дней и земля вся в округе сухая, как сухарь, так что они завянут, пока ты их дотащишь до деревни.

В Гонгаге это лето самое засушливое за многие годы. По крайней мере, так говорит его мать, когда приносит вам воды.

-…вот почему у них мое имя есть во всех барах всех одиннадцатых секторов, - произносит он с глубочайшим удовлетворением. - Ты меня вообще слушаешь?

- Нет, - честно признаешься ты и утираешь пот со лба. Ты никак не можешь определиться с цветом. Может, синие?.. Ему нравился синий.

- Он ведь здесь не похоронен, - говорит он.

- Я знаю, - отвечаешь ты.

- Ты пытаешься его раскопать, - говорит он и выглядит при этом таким довольным, будто он сказал что-то нереально умное и мигом решил все твои проблемы, и, блин, на солнце слишком жарко, чтобы лезть драться. - А он там даже не похоронен.

- Заткнись, - отвечаешь ты, потому что это превосходный многоцелевой ответ, применимый к Рено во всех ситуациях.

***

Через несколько часов он уже на спине, наблюдает, как ты выдираешь траву вокруг надгробия.

- Он же здесь не похоронен, - говорит он.

- Я знаю, - говоришь ты и злобно хватаешься за колючку. Она противно царапает ладонь.

Здесь все еще слишком жарко, чтобы драться. Слишком жарко, чтобы решать проблемы. Да вообще что-то делать слишком жарко, не то что ползать по земле, собирая сорняки. Жухлая трава хрустит под тобой, когда ты ложишься на спину. Солнце краснотой вонзается в твои глаза сквозь опущенные веки, пока ты не закрываешь их рукой. По локтевому изгибу ползет капля пота. Ты уже ловишь запах солнечного света - горячего, и желтого, и спекающего твои ноздри, когда ты вдыхаешь его слишком глубоко.

Обычно трудно подавлять запахи. Поэтому ты не можешь понять, почему ты не помнишь, как именно пахли ее волосы. Точно - цветами. Но какими? И цветами ли вообще? Может, ты думаешь так, потому что это просто логично? Тебя мучает то, что ты не помнишь, каково это было - зарыться носом в изгиб его шеи и вдохнуть его запах, и смеяться, как сумасшедший, потому что ему вдруг вздумалось взять тебя на руки, закружить по всей квартире и затанцевать. Ты точно знаешь, что это было, но почему ты не можешь вспомнить?

Некоторые воспоминания приходят неожиданно, бессвязно с чем-либо; яркие и бесполезные, как обломки расколовшейся материи. Это… разочаровывает. Как смотреть на картинку в книге; видеть ее во всех деталях, до боли отчетливо - и все. Ни запаха, ни вкуса, ни звука, ни прикосновения. Просто голое изображение…

Трава пахнет так же, как и выглядит. Ты не можешь точно сказать, какого она оттенка - что-то между коричневым и желтым. Но когда ты спрашиваешь его - жара, наверное, в голову ударила, - он только фыркает.

- Я не по этой части, Страйф, - говорит он.

Ты молчишь. Вокруг Рено всегда витает какой-то металлический привкус - как в воздухе за несколько секунд до удара молнии; как у засохшей крови. Как у электричества или, может, железа. Наверное, это все из-за шокера.

- И все-таки ты пытаешься его раскопать, - повторяет он, как будто это что-то значит.

И ты говоришь:

- Не пытаюсь.

И он говорит:

- Нет, пытаешься.

И ты говоришь:

- И что с того?

И он говорит:

- А не надо больше.

На этом месте ты должен сказать: "Ну и ладно", - или ударить его, или поцеловать его, или сделать еще что-то… для подведения итога. Но вместо этого ты просто пинаешь ногой грязь, а он просто вытягивает из пачки очередную сигарету. И вы вместе, но не бок о бок, идете в место, которое ты теперь зовешь домом. По пути ты вдруг вспоминаешь о том, что надо было подобрать бычки, но так же быстро забываешь об этом.

Когда вы возвращаетесь, ты позволяешь ему взять тебя - только сейчас, хотя уже давно думал об этом. Да и для него это явно не было неожиданностью - все, что нужно, у него уже было с собой. Здесь слишком жарко, чтобы драться, и уж тем более слишком жарко, чтобы трахаться, но ты все равно позволяешь ему. Твои бедра соскальзывают, когда ты пытаешься обхватить ими его талию, а икры то и дело задевают поясницу - мокрую от скопившегося на ней пота; ваша кожа соприкасается и неприятно липнет - но все это сполна компенсируется конечным результатом.

Все делает он, ты же просто лежишь и глубоко и часто дышишь, пока темнота образует причудливые узоры на обратной стороне твоих закрытых век. Постепенно узоры становятся все ярче и ярче, и ты больше не можешь, и открываешь глаза так широко, как это возможно…

Больше вы не говорите о решении проблем.

***

Прошло уже два месяца, значит, он точно чего-то от тебя хочет. Ты размышляешь об этом и приходишь к выводу, что думаешь так потому, что хотеть значит иметь слабость. Если ты найдешь его слабость, у тебя появится преимущество, и ты всегда будешь на шаг впереди него. Ты и не заметил, как где-то между обрывом у Мидгара и Северным Кратером просчитывать такие вещи стало для тебя обычным делом.

Это как искать щель в стене. Если ты глянешь сквозь нее, ты сможешь увидеть, что у тебя впереди. Без этого у тебя нет ни малейшего представления о том, что тебя ожидает. И ты не знаешь, когда спасаться бегством.

Щель в стене - первый шаг к тому, чтобы снести стену. А снести стену значит заглянуть в глаза тому, что стоит за ней.

***

Он знает туеву хучу вещей.

Ты даже не представляешь, откуда. Но он утверждает, что из богатого жизненного опыта и различного рода литературы, и это заставляет тебя усомниться в слухах о турковской курилке.

Он знает песни для попоек и сленг со всех уголков планеты; он знает, как договориться об оральном сексе, потребовать подлить саке и отпроситься в уборную на формальном вутайском. Он знает все о контрабандном оружии, которым торгуют в Мидгаре, и больше о мечах, чем ты себе представлял. Он знает, как сделать дыхательную трубку из обычной ручки и зашить ножевую рану иголкой и ниткой, если нет лечащей магии. Он знает, как управлять вертолетом. Он знает, как установить и разминировать бомбу, хотя первое ему больше по душе.

Он знает, что и как готовить.

Однажды ты просыпаешься в одиночестве. Забавно, каким крошечным кажется без него дом, хотя раньше ты думал, что без назойливого сожителя жилище станет просторным и уютным.

Но поздно вечером он возвращается - в уделанных грязью брюках и с бумажным пакетом под мышкой. И тебе нечего сказать, так что ты просто сверлишь его взглядом с дивана, а он ворчит. На пакете большими красными буквами написано: "Держать охлажденным" и "Скоропортящийся продукт". И он вынимает оттуда то, что в Гонгаге просто не достать: моллюсков, мидий, креветок и двух больших сердитых лобстеров.

Он лишь пожимает плечами на твой ошарашенный вид.

- Есть у меня один знакомый…

Ты мог бы сказать что-то, но… Теперь ты уже знаешь, что да, сделать пару звонков, чтобы получить свежие морепродукты с другого конца континента, просто потому что он был в настроении откушать рыбки - это именно то, что Рено готов сделать в первую очередь.

Он посылает тебя в огород нашаривать в темноте помидоры и лук, пока он сам закидывает все в миски, чистит что-то… В доме теперь пахнет, как на побережье Коста дель Соль. Ты сервируешь стол, и с трудом протискиваешься мимо него - усердно размешивающего что-то явно аппетитное - к ящику с приборами. Вы оба уже неплохо научились исполнять шаманские танцы с посудой, чтобы не задевать друг друга на маленькой кухоньке. У него даже выработалась привычка ритуально подкидывать пузырьки с приправами, чтобы заставить тебя подергаться.

- Не знал, что ты умеешь готовить, - говоришь ты, открывая ему пиво. Он в это время безжалостно отрывает креветкам лапки.

- Мое коронное блюдо, - поясняет он и тут же обхватывает горлышко губами, запрокидывает голову, поднимая бутылку вверх, и опустошает добрую ее половину, не отнимая рук от креветок. - Совет Тсенга. Надо всегда уметь сварганить что-нить так, чтобы задействовать при этом все кастрюли на кухне. Это типа впечатляет или что-то вроде того. Так что это мое коронное и единственное блюдо.

- Ааа… - говоришь ты и идешь замести грязь, что он приволок за собой в дом. И только потом до тебя доходит - зачем он пытается тебя впечатлить и пытается ли вообще?

- Знаешь что, - совершенно неожиданно начинает он, когда вы уже сели за стол, - хватит так поздно спать ложиться. Я больше люблю, когда ты дрыхнешь: так много интересных дел сразу появляется.

Ты недоуменно моргаешь и стараешься никак не реагировать на потрясающую наглость этого заявления. В жизни есть целая уйма вещей, которые ты предпочел бы не знать. И он без труда вносит свою лепту и в эту кучу, хотя до других ему еще далеко.

- А ты не можешь просто вставать пораньше? - интересуешься ты.

- Я сова, - говорит он, медленно жует и проглатывает очередной кусочек. - Ты эту креветку будешь?

- Да, - немедленно отвечаешь ты, быстро стягивая вкусность с блюда.

Он знает, как готовить лучшую паэлью, которую ты когда-либо пробовал. А ты знаешь, что он всегда точно будет возвращаться. И это радует.

***

До Рено ты давно ни с кем не был, так что у тебя уходит много времени, чтобы осознать, что вы с ним не целуетесь. Еще больше уходит на то, чтобы понять, почему. И, наконец, решить, что предпринять на этот счет. Но все решается как-то само собой.

Он не делает ничего, чтобы тебя раздразнить. Он просто такой, какой он есть. В случае Рено это означает развалиться сразу на всем диване и быть готовым в любую минуту от всей души долбануть локтем или коленом по одной из стен, которые, как тебе кажется, вообще-то превосходно выкрашены. Когда ты входишь в комнату, он скашивает на тебя глаз и задирает подбородок. И ты с удивлением понимаешь, что знаешь, к чему этот взгляд. Иногда тебе вообще кажется, что ты знаешь Рено, как себя самого.

Он закрывает глаза, вздыхает и слегка приподнимает плечи. Пружины у дивана, - который ты, к слову, так и не заменил, - просто уродские, и, ложась, ты неизбежно проваливаешься. Ты кладешь голову ему на плечо, но при этом приходится прижимать подбородок к самой груди, и через несколько минут шея начинает нестерпимо ныть. Ты продолжаешь утопать в диване, и он не выдерживает и, смещаясь, обнимает тебя за плечи. И ты просто решаешь его поцеловать.

Минутой позже ты сожалеешь о том, что тратил время на драки, еду, сон… на то, чтобы дышать, в то время как ты мог заниматься этим гораздо более приятным делом.

Вы оба вытягиваетесь на диване, - который уже много чего за свою долгую жизнь повидал, - и он забирается на тебя, не прерывая поцелуя и задирая твою рубашку. В ваших действиях нет ни слаженности, ни ритма. Большей частью вы просто целуетесь, но периодически он прерывается, чтобы взять в рот мочку твоего уха, пробежать губами по щеке или даже укусить тебя за подбородок, что странно, но, наверное, это потому, что ты боишься щекоток. Ты вспоминаешь о том, как сильно ударил его тогда; когда ты разбил ему губу, и она стала похожа на какой-то переспелый фрукт - бесформенный и скользкий. Интересно, каково бы это было целовать такое?

Его бедра активно врезаются в твои, и именно там диван проваливается сильнее всего. Ты как будто бы закопан в колючую синюю мягкость, окружен со всех сторон диваном и им. И его вездесущими руками. Тебе кажется, что у него их минимум пять, и все они гладят твое тело под одеждой. Материал по-прежнему колется, и ты задумываешься над тем, а почему, собственно, вы всегда трахаетесь именно здесь? Ты знаешь, чем все закончится - приглушенные рыки, грубые толчки, хлопки разгоряченной кожи, и кто-то из вас кончит первым, не дожидаясь партнера, потому что потом вы все равно вздремнете немного и начнете все заново.. И вы все равно останетесь на этом долбанном диване, потому что вам обоим будет слишком лень даже подняться.

Он кусает тебя за шею сильнее, чем следует, и это возвращает тебя на землю. Ты шипишь сквозь зубы и пытаешься отпихнуть его как можно дальше.

Он смеется. Ты сверлишь его взглядом. А затем посылаешь все к черту, выбираешься из спутанного лабиринта коленей и локтей, и сам забираешься на него. Тебе требуется всего минута, чтобы удобно устроить свои ноги вдоль его бедер и засунуть руку ему в брюки. Он смотрит на тебя достаточно удивленно, немного заинтригованно, совершенную капельку раздраженно, абсолютно скептически и даже более самодовольно, чем ему следует в его положении.

Все это заставляет тебя дышать чаще, чем стоит от такого простого перемещения, которое ты совершил. Но дело вовсе не в нем. Тебя напрягает, что ты сделал что-то, зависящее от твоей собственной воли. Что тебе было настолько не все равно, что ты решил действовать. Ты отвык от этого. И, к тому же, от того, что тебе надо одновременно дрочить кому-то и целовать этого человека.

- Не подумай ничего такого, я тебе просто позволяю, - говорит он без тени улыбки на лице. Осторожные слова рассыпаются бусами на тонкой натянутой нити.

Ты отстраненно думаешь о том, как же ты все-таки умудряешься оказываться в таких ситуациях, и в голову закрадывается странная мысль, что хотя бы это не происходит в какой-нибудь… гондоле в Золотом Блюдце.

- Черт, Страйф, - после всего его губы растягиваются в усмешку размером с твой лоб, - я и не думал, что тебе не пофиг на все.

Ты тоже не думал. Так что пришло время этим заняться.

***

Где-то внутри тебя осталась большая дыра в форме Зака. Его вырвали у тебя так внезапно, что у этой впадины остались неровные края. Правда, в каких-то местах они обтесанные и гладкие - там, где забылось, что в тебе от него, а что - от тебя самого. Обычно истрепанные края неподвижны, и тогда мир вокруг четок и ясен. Но иногда все переворачивается с ног на голову, и ты забываешь вещи, которые должен знать, и вспоминаешь те, что не должен.

Где-то внутри тебя большая дыра в форме Сефирота. Он сломал тебя окончательно, и ты до сих пор собираешь вместе осколки. И еще долго будешь их склеивать…

Ты стараешься не думать о Сефироте. Никогда. Потому что если ты начнешь, ты уже не сможешь остановиться.

Зак жил легко и свободно. И то, что он говорил, слетало с твоего языка точно так же. Ты говорил его словами, его мыслями, как будто бы они изначально были твоими собственными. Куда бы Зак ни направился, для него это оказывалось самым лучшим местом из всех возможных. И это заставляло тебя думать, что это и лучшее место для тебя. Он заставлял тебя думать, что в мире всегда будет место для тебя.

Зак - расплывчатая фотография, которая иногда становится потрепанной и старой; Зак - сверкающий разноцветный шквал движений; Зак - частица твоей памяти, настолько суровая и мрачная, что краски мгновенно отцветают, и вся картинка немедленно становится черно-белой. Но когда ты закрываешь глаза и думаешь об этом, воспоминания превращаются в огромную успокаивающую массу, которая растекается между неровных оборванных краев.

Зак всегда улыбался, и ты рад, что ты помнишь тысячи различных оттенков улыбок, сменявших друг друга на его лице.

Имя Зака забыто теперь почти всеми. Но ты знаешь, что он был самым-самым важным человеком из всех, что есть на земле. И если он и несущественный винтик в огромной барахлящей машине всеобщей памяти, размытое пятно на мелькающем фоне, то для тебя это далеко не так.

Зак всегда пытался понять, что сделало бы тебя счастливым. И потом, когда бы он узнал, он бы обязательно дал тебе этот кусочек счастья.

***

Жизнь продолжается. Размеренно, без беспокойства и суеты. Как медленно на небо наплывают тучи, и потом идет дождь, и после выходит солнце, и ты знаешь, что через пару дней небо снова затянется тучами, и пойдет дождь, и после этого снова появится солнце. И несмотря на эту текучесть, ты все равно скучаешь по старым временам, - которые ты, кстати говоря, полностью и не помнишь, - особенно когда он выливает на себя всю горячую воду или случайно поджигает простынь, когда курит в кровати. Но вы хотя бы не деретесь половину времени, и он обещал научить тебя готовить паэлью.

Вам нравится бродить вместе у обломков реактора, и домой он возвращается с карманами, набитыми осколками битой материи. Он собирает их по всем развалинам, просто потому что мания у него такая: хапать то, что гвоздями к полу не прибито. Осколки красивые, с дымкой в середине и яркими разноцветными краями, но разбитая материя бесполезна, и сначала он просто оставлял ее на столе, потеряв к ней всякий интерес. Ты скинул все в миску, но потом разноцветные обломки переместились в прозрачную вазу на подоконнике в спальне. Солнце проходит через нее по утрам, и ты привык просыпаться среди красочного буйства обрывков радуги - красный, фиолетовый, зеленый, голубой, желтый. Каждое утро узор разный, но по-любому он всегда омерзительно сталкивается с цветом его волос.

Разбитая материя бесполезна, и ты никогда не смог бы использовать ее в бою, но тебе эти осколки начинают нравиться. Вчера шел дождь. Небо заволокло, и в комнате было темно, но ты все равно мог закрыть глаза и сквозь опущенные веки видеть танец красок и света. Ты подумал, что, может, это и было счастье?

Когда ты просыпаешься сегодня, солнце еще не встало. И пока оно поднимается, цветные отблески медленно ползут по кровати. Когда они достигнут противоположной стены, придет время вставать, и ты трясешь его плечо, чтобы сказать ему это.