Рыбки

Мистеру Ценгу – пятьдесят.
У него аккуратно стриженые седые виски: длинные волосы - несолидно в его возрасте. Дорогой костюм, трость - очень респектабельно.
Перчатки - а это уже традиция.

Раз в месяц он выезжает для визита в частную семейную клинику закрытого типа. Официально у мистера Ценга нет семьи, но он носит в портмоне фотографию десятилетнего черноглазого мальчика. Этим летом Ценг обещал взять его с собой на море. Десятилетний мальчик ничего не знает о том, как бронированный лимузин подъезжает к кованным воротам среди зелени.

- Как наш профессор? – звучит привычный вопрос.

- Чудит не больше обычного, - следует привычный ответ. И дальше профессионально-равнодушное: - Старик здорово сдал в последнее время.

За окном неторопливо умирает закатное солнце – был прожит яркий щедрый день, пора закрыть веки и соскользнуть во тьму. За пределами Нового Мидгара мир как перезревшее яблоко – ароматный, тяжелый от сладкого сока, увядающий.

В отличие от мистера Ценга профессору наплевать на закаты или респектабельность. За высоким тощим стариком наблюдают круглосуточно. Он часами ходит из угла в угол, бормочет, ломая узловатые желтые пальцы, поднимает глаза к потолку в поисках ответа. И когда посетитель входит в комнату, профессор, как ни в чем не бывало, спрашивает:

- Так вы со мной согласны, Ценг? Даже самый тупой турк, который только и умеет что пистолетом размахивать…

- Сегодня я без оружия, - шутливо поднимает руки гость, - и все же предпочел бы поспорить с вами, профессор.

Тот чуть ли не подпрыгивает от негодования, брызжет слюной, тычет Ценга сухим кулаком в плечо. Ценг садится, опирается на трость обеими руками, принимает вид внимательного слушателя. Ему необязательно отвечать.

Визит сюда – обязанность, которую возложил на него бывший шеф, другой мистер Ценг. Когда шеф уходил на покой, он оставил преемнику имя (тоже традиция) и этого странного пациента, у которого даже имени не было, только звание – профессор. За шестнадцать лет старик почти не изменился. Он любил поговорить об искрах потока жизни, чудовищах спящего разума и механических крыльях. О невидимых нитях, высасывающих жизнь, и вкусе этой самой жизни, об опустошенных планетах, о тьме и о тысяче способах полетов сквозь тьму. И о рыбках.

- Я рассказывал вам о рыбках? – переспрашивает профессор и вытягивается на жесткой больничной кровати.

Сегодня медсестра приносит капельницу раньше обычного. Профессор признает только проверенные способы лечения, и Ценг даже не спрашивает, где клиника пополняет запасы старомодных капельниц с пластиковыми трубками. Медсестра затягивает жесткий резиновый жгут, не мягкий ремень, которыми пользуется весь мир, и энергично массирует сухую руку пациента, подтягивая вены.

- Он не хотел жить, этот мистер Вэ, а я был слишком заинтересован, чтобы дать ему ускользнуть в поток. Пустую оболочку всегда можно наполнить или выбросить, когда придет в негодность, но я тогда был молод и глуп - считал себя творцом, созидателем.

Игла наполняется кровью, вена наконец найдена. Женщина регулирует воздушный клапан и уходит.

- …меня очаровывала алхимия жизни. Ее запахи, цвета, формы. Невиданное их разнообразие, по животному безудержное, бесконечное… А мистер Вэ был уже сильно истощен, почти пуст, но я не отпускал его из чистой гордыни демиурга. Реагировал он только на движения моих рук, следил за ними глазами, потому что уже не мог говорить. И чтобы не потерять его, я садился рядом, брал вот такие же отработанные капельницы, резал трубки и плел. В основном рыбок. Очень красивых. А он следил. Молча. Неотрывно. Я вешал этих чудесных рыбок над ним, они парили в воздухе. Думаю, они ему нравились.

Профессор смотрит на то, как капля за каплей медленно падает вниз, а потом, кажется, начинает дремать.

- Он выжил? – спрашивает Ценг после недолгой паузы.

- Да, - с досадой говорит старик и, забывшись, чуть не взмахивает рукой с иглой. – Но это неважно. У меня появились другие серьезные проекты. Я понял, есть миссия более важная, чем созидание… Что думают о конце света в Вутае, Ценг?

- Недостойных отщепенцев вроде меня ждет небытие. И я, признаться, только рад этому.

- Да вы трус, Ценг, - смеется старик.

От смеха его тонкогубый рот широко открывается черной дырой. Рот пожирателя жизни, уже не различающего ее разнообразия и щедрости. Профессор сильно сдал, он больше не творит, а забирает.

Уходит, забирая все с собой. Его ждет путь сквозь тьму, нас ждет тьма.

За окном солнце багровыми пальцами цепляется за золотое небо.

Закат.

Маленькая гибель каждый день.

Ценг думает о десятилетнем мальчике, который никогда не видел моря, и говорит:

- Профессор, а почему бы вам не сделать рыбку и для меня? Чудесную рыбку из капельницы. А я обещаю повесить ее на лобовое стекло машины как оберег от несчастья.

Старик приоткрывает один глаз.

- Ты понимаешь, что я не могу вот так все бросить и начать немедленно удовлетворять твои прихоти.

- Понимаю, как никто другой, профессор.

- Мне нужно обдумать, выбрать, размять руки на предварительных экземплярах.

- Я буду ждать, - покорно говорит Ценг.

…И на обратном пути, через шестьдесят семь километров, он вдруг понимает, что за лохматый клубок из пластиковых трубок висел на лобовом стекле машины его бывшего шефа - мистера Ценга.