Редкий сорт

Когда волосы отросли, оказалось, что они вьются.

Поразительно, как прическа может менять весь облик. Теперь он выглядел мягче, в нем не осталось и следа характерной для него четкой собранности.

Мягче. И моложе.

Неудивительно, что капитан фон Ронсенберг так популярен в Далмаске. Человека с такой внешностью легко считать героем: он красив, у него открытое лицо, он выглядит мужественным и добрым одновременно. Трудно даже заподозрить, что у такого человека может быть темная сторона.

Будто, копируя внешность брата, Габрант выдал один из своих секретов, невольно обнажил свое нутро. Кто мог подумать, что он может быть и таким?

А всего-то - волосы, небольшая бородка. И от стального Судьи уже ничего не осталось.

Самого Габранта это явно раздражало. Всегда ли он избегал походить на брата - или это следствие его нынешней ненависти? Спросить?

Впрочем, к чему портить вечер

Он был уже в собственном доспехе. Пришел для доклада.

Крепость полностью под контролем - и так далее, и тому подобное, множество мелких подробностей, которые в обычном состоянии он наверняка бы опустил. Но сейчас Габрант явно был на взводе.

Вэйн искал второй бокал. Нашел.

- Насколько я понимаю, ты освободился. Садись.

Сесть было особо некуда. Габрант опустился на край кровати, снял шлем.

Вэйн взглянул мельком: лицо капитана Ронсенберга и изрядная ссадина на скуле - стража перестаралась.

Разлил вино. Принес бокал Габранту.

- Ну, что ж. Этот этап мы успешно завершили, за это можно и выпить.

Габрант держал бокал обеими руками, будто согревая в ладонях.

Черные перчатки, защищающие руки в бою, - и тонкий позолоченный хрусталь. Если б бокал мог, он бы пискнул и улетел, трепеща крылышками.

- Здесь отличный винный погреб, как оказалось. Это довольно редкий сорт, попробуй.

Забавно, как легко он подчиняется в мелочах. Сядь - сядет, пей - пьет. Создается такая сильная иллюзия власти, что просто невозможно ей не поддаться.

Но это лишь иллюзия. Если он с чем-то не согласен, он все равно сделает по-своему.

- Тебя что-то тревожит? Судьба брата? Я ведь уже говорил, его смерть вовсе не обязательна. О его казни объявят, этого будет достаточно.

- Я хочу, чтобы он умер.

Вэйн на миг прикрыл глаза. Ты не знаешь, чего хочешь, Габрант. А когда узнаешь, будет уже поздно.

- Пей. Такое вино не часто встретишь.

Жидкость цвета прозрачного янтаря.

У Габранта было странное выражение лица: спокойное и вместе с тем - какая-то буря мимолетных эмоций. Его порой так трудно понять.

- У него очень сложный и тонкий букет. Чувствуешь? Что-то смолянистое, выдержанное и вместе с тем - нежное? Вкус зрелого вина, и цитрусовая энергичность, и свежесть барбариса. И долгое-долгое послевкусие. Однажды попробовав, такое вино не забудешь.

Вэйн поставил свой бокал на пол. Придвинулся к Габранту.

Тот просто смотрел.

Не отстранился, когда рука принца зарылась в его волосы.

Что ж…

На поцелуй Габрант ответил. Без страсти, достаточно спокойно.

Как тогда.

Тогда.

Давно это было, в общем-то.

- Хорошо целуешься.

- Я помню, - сказал Габрант.

- Да. Твою злопамятность следует учитывать, я порой об этом забываю, - Вэйн смотрел на него, долго, внимательно, - Дела мы обсудили. Если хочешь, можешь идти.

Отстранился.

И пошел за бутылкой, оставленной на подоконнике.

Взглянул от окна: Габрант даже не шелохнулся.

Влечение к любовнику своего отца… Немало найдется тех, кто сочтет это следствием скрытых комплексов.

Его и впрямь захотелось заполучить себе. Не в постель - в команду, в союзники. И не в Девятом Бюро дело, хотя борьба за него всегда была актуальна в политическом мире Аркадии. А просто так хотелось - чтобы эта преданность принадлежала тебе, а не другому.

А постель…

Он спал не только с Императором. А тот и вовсе за эти годы успел жениться и похоронить жену.

Иначе Габрант был бы неприкосновенным - во всех смыслах.

Вэйн наполнил свой бокал, плеснул и Судье. Сел у изголовья, откинулся на подушки.

Смотрел сквозь ресницы - на четкий профиль, линию твердого подбородка, серо-черный чеканный металл судейских доспехов.

Все-таки - до чего же Ноа не похож на себя с этими волосами.

А тот взглянул искоса и начал снимать доспехи.

Одно дело - смотреть, как раздевается женщина, и совсем другое - как разоблачается мужчина, освобождаясь от боевых доспехов.

Сильный, красивый мужчина.

Вэйн хорошо помнил, как впервые увидел его - белобрысого паренька во главе небольшого отряда на боевых чокобо. Как-то случайно зацепился взглядом в мешанине битвы. Восьмилетний Вэйн смотрел тогда с крепостной стены, как гибнут остатки республиканской армии, вздумавшие сопротивляться уже после подписания капитуляции.

Почему этот парнишка так пришелся ему по сердцу? Потому ли, что был так явно молод?

Впрочем, он ведь и отцу понравился тоже - с первого полувзгляда, с полуслова - уже в плену.

Был ли Ноа красив тогда? Вэйн не помнил. Да и восприятие ребенка отличается от восприятия взрослого.

Упрямым он тогда был, это точно.

А ведь так легко об этом забыть.

В семнадцать лет он был упрямым, гордым, изрядно зацикленным на чести.

Но когда понадобилось, сумел-таки переступить и через гордость, и через честь.

Ему поставили условия, и он умудрился убедить большую часть пленных присягнуть Империи. Где - пользуясь уважением, которое питали к его роду, где - надавив на чувства, где - еще как-то.

В нем всегда была эта готовность брать на себя ответственность за чужие жизни, а ведь это и делает человека лидером.

В политической жизни Аркадии он всегда был незаметен, всегда в тени Грамиса Солидора. Его невозможно было втянуть в интриги, все знали о его безоговорочной преданности Императору.

Но глава Девятого Бюро был не просто преданным псом, он был личностью, яркой, сильной. Во многом он напоминал самого Грамиса.

Бывают разные виды лидеров. Кто-то обладает способностью зажигать в сердцах пламя и бросать людей на баррикады, а кто-то сам по себе словно обещание опоры и защиты. За одними идут, чтобы изменить мир, а за другими - чтобы его сохранить.

А Ноа, кажется, до сих пор тяготился той историей.

В то время он и вовсе себя ненавидел, Вэйн хорошо это помнил.

Его это тогда поразило - на какие сильные чувства бывают способны люди.

Фамилию матери Габрант взял вовсе не потому, что в Аркадисе легче было преуспеть, не заявляя во всеуслышанье о своей инородности. Он просто не считал, что вправе и дальше носить родовое имя.

Каким же он был тогда - юным. Искренним, невинным. Даже странно вспомнить.

Как же давно это было.

Тот белобрысый паренек и впрямь был достоин и уважения, и любви, и сострадания.

Для их семьи он был как свежий ветер, неожиданно распахнувший окно.

А потом - время, любовь, столкновения душ - и все давно усложнилось, давно запуталось, как бывает только между тесно-близкими, будто невидимыми путами связанными людьми.

Просто жизнь.

Ноа - человек Императора во всех смыслах.

А быть сыном Императора - вовсе не то же самое, что быть сыном любого другого отца.

Император и каждый из его наследников - это некие центры в политической жизни страны, вокруг которых и закручивается все остальное.

Габранта невозможно заполучить в свою команду - сейчас. Но можно приручать постепенно, как приручают чужого пса.

Вроде бы знакомого, ласкового, но все равно - чужого. Ведь его готовность подчиняться на самом деле так обманчива.

Впрочем, какой интерес в том, чтобы штурмовать крепость, чьи ворота распахнуты настежь.

Интереснее было приручить того Ноа, каким он был - под своим внешним смирением.

А где-то в глубине души все еще жило то - давнее - желание просто протянуть руку, приласкать и утешить.

Без всех этих игр во власть и подчинение.

Оставшись в штанах и черной водолазке, Ноа переместился к нему, почти лег сверху.

Прикосновение красиво очерченных губ - в один угол рта, в другой. Теплый влажный язык легонько обвел изгиб верхней губы, толкнулся в рот.

И контроль над ситуацией неожиданно оказался эфемерней, чем мираж в пустыне.

Серые глаза. Пшеничные ресницы.

Будто на краю пропасти.

Кого ты приручаешь? Его? Себя?

Вэйн подался вперед, запустил руку в светлые волосы, притягивая его к себе - ближе, ближе. Их дыхание смешивалось в одно.

Вэйн понял, что теряет голову.

Этот человек, такой знакомый - и незнакомый в то же время…

Близость его тела, его дыхание опьянили, как самое крепкое вино.

Так - неожиданно.

Так - небезопасно…

Можно ли позволить себе это сумасшествие?

Ноа целовал его шею, порой прихватывая кожу зубами. Расстегнул на нем рубашку, взялся за брюки.

Поцелуи спустились ниже, прошлись вокруг сосков, по животу. Борода щекотала кожу.

Длинные твердые пальцы, мозолистые ладони - мечники не пахари, но белоручками тоже не назовешь.

Жадные, шальные какие-то поцелуи, прикосновения подвижного языка.

Тяжесть его тела.

Обнаженной кожей к вязанной водолазке и кожаным штанам - было просто неприятно. Да и хотелось его чувствовать. Его - не одежду.

Вбирая взглядом, прикосновениями, поглаживаниями каждый новый участок обнаженной кожи, Вэйн стянул с него водолазку вместе с нижней рубахой.

Светлые волосы растрепались, словно ореолом встали вокруг до боли знакомого лица.

И где-то на краю сознания еще мелькнула мысль - не стоило этого делать, пока он так похож на брата. Теперь воспоминание об этом будет неразрывно связано с Башем фон Ронсенбергом.

Тело его казалось почти белым. Тренированное, сильное, подвижное тело. Собрание крепких мускулов, сухожилий и старых бледных шрамов.

Ноа.

Давнее, привычное наваждение.

Понимание того, что он делает, зачем он это делает, покинуло Вэйна окончательно, когда он опрокинул Судью на спину. Стащил с него штаны и нижнее белье.

На светлой коже следы засосов и укусов мгновенно проступали красными, яркими метками.

Тюбик со смазкой был приготовлен заранее, но Вэйн едва нашел его среди подушек. Судья насаживался на его пальцы практически сам, крепко перехватив его за запястье. Поднял бедра, выгибаясь навстречу: ну, давай же.

Видно было, как напряжены мышцы бедер, втянут поджарый живот. Будто хищный зверь - то ли играет, то ли нападет.

Он дает, ты берешь.

Но даже прирученный хищник не перестает быть опасным. Откуда знать, что придет ему в голову в следующий миг?

В каждом волкодаве живет волчья сущность, даже если он лижет руки и ласкается к хозяину.

Он дает, ты берешь.

Или - наоборот?

Взгляд серых глаз стал почти беззащитным, когда - медленно продвигаясь вперед - Вэйн вошел в тело Габранта. И начал двигаться в жаркой тесноте, сначала осторожно, но с каждым разом сильнее, резче, будто поймав некий ритм.

Серые глаза не отпускали. Ловушка для разума, для души.

Точно так же, как тело это - ловушка для чувств.

Самая опасная ловушка - это та, в которую ты сам себя загоняешь.

Вэйн раздраженно откинул волосы, свесившиеся на лицо. Он хотел видеть Габранта. Хотел видеть его глаза.

Сильные ноги обвили его талию, стискивая почти до боли. Габрант, поднимая бедра, насаживался сам на его член. Видно было, как двигаются мышцы под кожей. Как скатываются по этой коже капельки пота.

И непонятно уже было, кто из них так тяжело, жарко дышит, но ни стона, ни единого восклицания так и не раздалось в комнате.

Кончили они почти одновременно.

Вэйн перекатился, упал рядом с ним, почти на него. Вспотевшие, жаркие, они так и лежали вплотную, медленно приходя в себя. Бешеный стук сердец постепенно возвращался к нормальному ритму.

Кажется, ты знаешь о человеке все, но так легко обнаружить, что ты ничего о нем не знаешь.

Странная, почти неприятная мысль: с отцом он - такой же?

Габрант меж тем отодвинулся к краю кровати.

Вэйн повернул голову: сбежать решил? Но Габрант потянулся за бутылкой, стоявшей на полу. Запрокинув голову, отпил прямо из горлышка.

- Ноа, - почти смеясь, - Такое вино - и прямо из бутылки?

Но ему и самому хотелось пить, а вставать пока желания не было. Казалось, стоит подняться с кровати, и все закончится.

Вэйн протянул руку. Габрант отдал ему бутылку, и наследник Дома Солидор, может, впервые в жизни стал пить вино, будто воду.

Уникальное вино.

Бывает, что часть погибшей лозы выживает и продолжает плодоносить. И эта живая частичка мертвого целого приносит особенный, редкий урожай.

Конец