Он ожидал увидеть белокурую ландисийку, но первое, что бросилось ему в глаза, - темные волосы, разметавшиеся по подушке.
Тонкий профиль на фоне окна. И отчего-то толкнулось сердце.
Он подходил все ближе, ближе.
Прекрасное лицо. Темные глаза. Такая милая, усталая улыбка.
- Вы так постарели, Ваше Величество. Ведь вам всего сорок.
- Сорок четыре.
Он все еще не верил, не мог поверить. Дочь сенатора Габранта, казненного за государственную измену – почти двадцать лет назад. Ее тогда едва начали вывозить в свет. Сколько ж ей было лет тогда?
Сколько ей сейчас?
Она все так же красива.
Трудно даже поверить, что у нее – взрослый сын.
Он вспомнил, ее отца обвинили в шпионаже в пользу Ладисийской Республики. Кажется, у него здесь была родня.
- Как вы себя чувствуете, леди Габрант?
- Фон Ронсенберг, - сказала она, - Я чувствую себя никчемной. Напуганной. Слабой. Вот, примерно так. Мне сказали, что мой сын…
- Он жив. Не беспокойтесь.
На миг она опустила глаза.
Она была явно изнурена болезнью, да и не так молода уже, но Грамис не мог оторвать от нее взгляд. Тогда, во времена их общей юности, он был заворожен ее красотой. И теперь это чувство вернулось.
- Что с ним будет? Ходят слухи, что тех, кого взяли в плен уже после подписания капитуляции…
- Никто не собирается его казнить, госпожа фон Ронсенберг. Он скоро придет вас навестить.
- Спасибо.
Истинно аркадийская светская выдержка, вот только глаза у нее – печальные, встревоженные.
- Он мне понравился, - сказал Грамис, - У мальчика есть характер.
- Да, у них обоих… - и замолчала.
- Значит, ваш муж погиб?
- В первые дни войны.
- И второй сын?
- Я не знаю.
- Ноа сказал…
- Ноа… Он зол на брата, и я не знаю, можно ли это изменить.
- Так его брат жив?
- Я не знаю. Надеюсь. Он уехал, и мы не получали от него известий.
- Уехал?
- Когда их отец погиб, Бащ заявил, что эта война бессмысленна, что Ландис не выстоит. И что он не собирается ждать, пока его убьют или заставят жить под гнетом Аркадии. Он уехал. Тогда многие уезжали, у кого была возможность, а многие - просто надеясь на удачу.
- А вы остались?
- Здесь наш дом, - просто сказала она.
Дом.
Она тяжело больна, ей не у кого просить помощи. Ее семнадцатилетний сын в плену, и жизнь его зависит от милости победителей. При чем здесь дом.
Если бы она только заикнулась, что хочет бежать от войны, мальчишка, наверняка, бы увез ее, наплевав на все свои юношеские идеалы. Ради матери он, похоже, готов на все.
Но они, видно, стоят друг друга – два идеалиста.
Интересно было бы взглянуть на второго ее отпрыска.
Удивительно, как в ней вдруг проступают черты ее отца. Сенатор Габрант слыл человеком чести. Таким и был, несмотря на то, что оказался пособником Ландиса.
Его казнили, но уважать не перестали.
И дочь пошла в отца.
Неудивительно, что мальчишка так пришелся ему по сердцу. Истинно габрантовский характер. Долг, верность, честь, а под всем этим – крепчайшая сталь. Их можно сломать, но согнуть – невозможно.
Она смотрела, будто хотела что-то сказать, но не решалась. Тьма ее глаз казалась бездонной.
Грамис снял перчатку. Взял женщину за руку. Тонкие пальцы были холодными – словно она уже умерла.
- Я ничем не могу помочь моему мальчику. Я могу только надеяться, что не слишком долго буду для него обузой.
- Не стоит так говорить.
- Я не смею просить вас о помощи. Нет… - и стиснула его руку, - Смею. Что мне терять, я почти мертва. Я прошу тебя, Грамис…
- Я позабочусь о нем. Не беспокойся ни о чем.
- Ты поможешь ему?
- Да.
Она закрыла глаза.
- Всегда боялась чьей-то жалости… и вот чем кончилось.
- Жалость здесь ни при чем, - сказал Грамис, - Не нужно мучить себя, моя дорогая. Я позаботился бы о Ноа в любом случае. О нем и о его семье. Он этого заслуживает.
Она улыбнулась. Она гордилась сыном – этого так очевидно. Впрочем, ей было чем гордиться.
Отчего он не женился на ней?
Она едва успела повзрослеть, а на ее семью уже обрушилось обвинение в государственной измене. И после этого думать о браке с ней было бессмысленно.
Но как же его влекло к ней когда-то.
Тьма ее волос, ее глаз, живая прелесть ее лица, совершенство ее фигуры
Ему не на что было жаловаться. Он любил свою покойную жену, любил своих детей.
Но странная мысль не оставляла его: если бы я женился на ней тогда, ее сын был бы и моим сыном тоже.
Если бы…
Конец
