Folie a deux

У него были темные, длиной до плеч волосы, белая кожа и карие насмешливые глаза. Баш возненавидел его с первого взгляда. Аркадийский хлыщ. Зато мать с Ноа были просто в восторге от его общества, и это раздражало до зуда - Баш все время чесался. Заметив это брат, как бы, между прочим, спрашивал, не слишком ли много времени он проводит в чокобятне, и с каменным лицом, зараза, рекомендовал ему шампунь от блох. Аркадиец кривил рот в улыбке, и Баш, не выдерживал, начинал язвить, спрашивать каким женским шампунем тот пользуется, всегда, мол, мечтал, что бы у его чокобо были блестящие перья с локонами. Нет бы смолчать и игнорировать эту шутку природы. Потому что он всегда был в проигрыше в этих устных баталиях, и это бесило до шума в ушах.

- И что ты на него так взъелся, Баш? - смеялся Ноа, хлопая его по плечу, когда они оставались одни. - Не понимаю. Ты сам не свой, когда встречаешь наставника.

- Какой он, в жопу, наставник? Атид - вот то был наставник, а этот - не рыба, не мясо. Косточки как у птицы, а сам - девка девкой - смотри, ночью не спутай, если столкнешься впотьмах в коридоре.

- Не спутаю, - Ноа в такие моменты башовской откровенности хмурился и мрачнел. - На самом деле Ринас очень хороший учитель. Не в пример Атиду, не спорь, Баш. Атид больше по военному делу был мастер, а Рин знаком со всеми науками, и ратными, и светскими.

- Светскими? А, это ты про то, как по-бабски красить лицо? - Баш фыркал, а брат хмурился еще больше и, пожав плечами, уходил в библиотеку, где проводил почти все дни напролет с аркадийцем, разбирая пыльные свитки и старинные карты. Ну и к черту. Пусть его.

Баш всегда после таких разговоров шел в оружейную и тренировался на мечах до тех пор, пока раздражение не смывала усталость. А когда и это мало помогало, наспех мылся во дворе и спешил в деревню возле замка, где его ждали несколько безотказных подружек.

А ведь раньше было совсем по другому. Раньше они с братом были не разлей вода. Всегда вместе, во всех играх, задумках, шалостях. Их и наказывали вместе. Естественно, Башу попадало сильнее, но на то он и старший брат. Когда они успели отдалиться? Потерять ту связь, что делало их не только братьями, но друзьями, которые во всем разделяли интересы и увлечения?

"Ничего, - думал вначале Баш, - завоет от скуки, сам прибежит".

Но Ноа не скучал и словно забыл о брате. Все свободное время проводил с Ринасом, в библиотеке ли, в оружейной зале или на площадке для тренировок. Баш обижался и винил во всем аркадийца. Чертов иностранец прилип к Ноа, как банный лист. Временами ему хотелось по свойски обнять брата за плечи и предложить ночью смотаться на Шумную речку. Стащить, как раньше, мешок со снедью, клеть, фонари и всю ночь ловить шустрых раков, а потом варить их в котелке, на костре в старом овраге, завернувшись в одно одеяло, толкая друг друга, чтобы не уснуть. Но как только Баш представлял, как Ноа, по своей новоприобретенной привычке, нахмурится и начнет нудеть о недочитанной книге или недоученном приеме, так сразу ему становилось кисло и все желание пропадало напрочь. Чертов "наставник". Или... может, виноват вовсе не выписанный из Аркадии учитель, а сам Баш?.. Почему? В чем он провинился? Когда? И сами собой, всплывали, словно с мутного дна, запретные воспоминания, те, постыдные, липкие, с соленым вкусом пота... Нет! Баш зажмурившись, сжимал до боли кулаки и заставлял себя забыть, не помнить. Потому что этого никогда не было и не должно было быть.

Не должно.

Не было того жаркого августовского дня, когда, накупавшись в пруду, они, голышом, валялись на сеновале в сарае для сушки сена, развешав мокрую от неожиданного ливня одежду на деревянных балках. И их не сморило в сон, под шум дождя. И они не просыпались от громких стонов парочки, которая решила переждать дождь в том же сарае и заодно заняться любовью, не подозревая о двух зрителях, которые тихо следили за ними с верхушки самого высокого стога. И не было такого, чтобы Баш повернулся к глухо застонавшему брату и слизнул каплю пота с его виска... Он не ложился на горячего и мокрого от возбуждения Ноа, не терся об него, не трогал, не ласкал податливое тело, до тех пор, пока ...

Не было!

И на следующую ночь был просто плохой сон, про то, как младший, прижавшись к его спине, стал трогать его между ног, что-то жарко шепча на ухо... а затем, неожиданно, с грохотом упал с кровати на пол, когда Баш с силой оттолкнул его. Просто стало тесно в братской кровати. Наутро Баш решил, что пора переселится в отдельную комнату, и мать умилялась - выросли ее мальчики, совсем взрослыми стали.

Действительно - стали взрослыми. Баша в конец лета сорвало - не было ни одной деревенской молодухи, которую не уговорил первенец Ронсенбергов уединиться на сеновале. Многие понесли в тот месяц от красавца Баша. Мать стыдила, а отец гордился - настоящий мужик в семье вырос. А Ноа? Ноа стал молчалив и старался пореже быть рядом с братом.

А что? Вполне понятно. Завидовал.

В конце февраля появился аркадиец.

Прошло несколько месяцев, и август с душной жарой пошел на спад. Настало время ярмарок и башевского предвкушения - на сельский праздник съезжался народ со всех соседних деревень, в том числе и нарядно разодетые девицы, которые были совсем не прочь погулять с веселым графским сыном. Пьяный от яблочного сидра Баш кое-как брел с одной из таких гулянок домой. В пути он успел потерять своего чокобо и, выпав из седла, заснуть в луже под придорожным кустом. Протрезвев, грязный с головы до ног, Баш мрачно брел через поля к замку. Чтобы не попасть на глаза в неблагородном виде челяди или, не дай бог, родителям, Баш решил перелезть через насыпь, которая опоясывала сад за замком, и через разрушенную старую крепостную стену прокрасться к одному из заброшенных сараев, где он хранил смену одежды. Без приключений добравшись до схрона, вымывшись в ручье и переодевшись, Баш уже собирался отправиться к воротам замка, но тут его привлек странный звук, резко отличный от шелеста листвы и пения птиц. Казалось, словно кто-то глухо, ритмично бил в ладоши.

Недоумевая, Баш обогнул развалины, которые раньше служили смотровой башней, и заглянул в прореху в стене. То, что он увидел, заставило его ноги подкосится. Он упал на колени и крепко зажал руками рот, то ли боясь, что его сейчас стошнит, то ли глуша крик, который рвался из груди.

Это был Ноа. Полностью голый, он стоял на четвереньках, с завязанными глазами, в то время как Ринас, тоже обнаженный, вколачивался в него сзади. Сдавленное, затрудненное дыхание, пошлые, громкие шлепки бедер о покрасневший зад - животная, ожесточенная ебля, по собачьи грязная и бесстыжая. Баш словно в страшном сне не мог отвести глаз от этого зрелища. Его член болезненно налился кровью и стоял колом, тело била крупная дрожь. А потом он словно опомнился, встал, и бесшумно вышел из-за своего укрытия. У брата были завязаны глаза, но аркадиец среагировал на движения - не переставая с оттягом трахать его брата, он посмотрел мутным взглядом на Баша, словно не узнавая его, но потом выражение на его лице стало меняться - поздно. Схватив Ринаса за длинные волосы, Баш рванул голову аркадийца на себя и перерезал его горло ножом, который достал из-за голенища сапога. Кровь хлынула фонтаном, окрасила красным спину Ноа, мох на крепостной стене, сброшенную одежду, полупустую бутылку с вином, забурлила, забулькала в перерезанном горле и на губах умирающего Ринаса, который, не прекращая фрикций стал заваливаться на правый бок.

- Что случилось? Рин? - хрипло вскрикнул Ноа, срывая повязку с глаз, и тут же зажмурился: Баш пнул его ногой в лицо.

- Закрой... глаза, - прохрипел Баш, отталкивая дергающее в агонии тело аркадийца, и одновременно спуская рывком свои штаны до колен.

- Что? Ты мне нос сломал! Черт... что ты делаешь?!

- Блядь, я же сказал - закрой глаза! - в отчаянье закричал Баш, ударив брата кулаком в затылок, и, пристроившись, одним толчком вошел в растраханный зад Ноа, из которого тонкой струйкой вытекала сперма Ринаса, который успел кончить перед смертью.

Он словно сошел с ума - трахал брата, жестко, безжалостно, кусая его окровавленные плечи, предплечья, спину. В какой-то момент он подобрал повязку и завязал глаза Ноа, чтобы не видел, не знал, то, что он с ним делает. Ноа скулил и кричал, пришлось его заткнуть - закрыть рот рукой. Другой рукой он щипал бедра Ноа, бока, выкручивал соски, дрочил твердый, от напряжения прижавшийся к животу член. Он долго не мог кончить - зад брата был тесен и обжигал, словно раскаленный... а когда кончил, на время потерял сознание. Пришел в себя, отполз в сторону, и его вывернуло почти наизнанку в жестоком приступе рвоты. Когда сумел встать, отвел Ноа к ручью, вправил нос, отмыл от крови, обтер своей рубахой. Ноа молчал, только дрожал и вздрагивал, внимательно разглядывая старшего брата, и только согласно кивнул, когда Баш, вернувшись, пнул мертвое тело:

- Надо закопать.

Почти падая от усталости, они завалили тело кирпичами от разрушенной стены - выкапывать могилу не было сил. Затем Баш ушел за чистой одеждой. Вернулся бледнее обычного, с дикими глазами.

- Баш?

- Служанка, новенькая... Видела нас.

- Ты ее...

- Да. Скинул в старый колодец, - и, чуть помедлив, добавил: - Теперь будет ясно почему Ринас исчез.

Ноа прикрыл глаза, облизнул пересохшие губы.

- Надо будет спрятать его вещи. Я позабочусь об этом.

- Хорошо.

Они вернулись в замок вдвоем. Родителям сказали - подрались, но тут же помирились.

Ринаса не искали.

И Баш больше не притрагивался к Ноа.

Совсем.

До тех пор, пока не началась война.

Среди воинов, боевых товарищей, Ноа выбирал темноволосых. Всегда - темноволосых. Это было наваждением, бредом, затяжной тяжёлой болезнью. Баш просто не мог иначе, только так - трахать своего брата, в чужую сперму, после мучительного, возбуждающего до кровавой пелены в глазах, зрелища, которое устраивал ему Ноа со своими любовниками.

А потом чаша переполнилась, и Баш не выдержал.

Дезертировал.

Далмаска.

Там у него был свой темноволосый любовник, который целовал его.

Ноа никогда не целовал.

Только там, тогда, давно, на сеновале... с соленым привкусом, запретным.

А потом...

Потом у него был персональный ад и личный Демон: вороненые доспехи, темный плащ с красным узором, рогатый шлем. Демон снимал шлем и превращался в его отражение, подходил в клетке, в который он жил - неделями? месяцами? годами? - и, не оборачиваясь громко говорил:

- Оставьте нас наедине.

Тени, которые приходили с ним, исчезали. И тогда его Демон снимал доспехи, снимал одежду, подходил совсем близко. Притрагивался к избитой в мясо спине, лаская ее кончиками пальцев. И голос его ласкал, как и язык, который нежно скользил по плохо заживающему шраму над левой бровью.

- У него темные волосы, - говорил Демон. - Темные, густые, до плеч. Я все еще полон им.

Тишина.

Протяжный, полный то ли боли, то ли наслаждения стон.

- Баш, закрой глаза.

И Баш покорно закрывал глаза.