Погоня

"Ну, малыш, нравится тебе быть героем?" - спрашивает он себя вечерами вроде этого, сидя на краю жёсткой кровати и бинтуя разбитые в кровь руки.

Что пошло не так, когда мы спасали мир?

Откуда... откуда эта пустота?.. Что она такое?

Зелл сжимает кулаки и отстранённо наблюдает, как на бинтах медленно проступают красные пятна. Он надеется, что боль поможет восполнить что-то, чего так не хватает ему в этом прекрасном, побери его Ифрит, новом мире, но этого снова не случается.

Поэтому он ложится, отворачивается к стене и почти мгновенно засыпает, подтянув колени к животу и обняв себя за плечи. Иногда ему везёт, и ночь бывает достаточно милостива, чтобы не мучить его яркими и болезненными сновидениями о том, чья насмешливая жестокость оказалась сродни воздуху.

Я задыхаюсь без тебя.

Пожалуйста... Дай мне снова вдохнуть полной грудью.

Каждое новое утро не так уж плохо; ссадины на костяшках пальцев подживают за ночь, сны успевают выцвести и поблекнуть уже к рассвету, и, случается, весь день проходит в блаженной бездумной серости. В такие дни можно просто спрятать разбитые кулаки под чёрной кожей перчаток и улыбаться этому миру, который Зелл, не колеблясь ни секунды, променял бы на прежний.

Но бывают и другие дни. Они начинаются точно так же, но потом, в коридорах ли Сада или на улицах Баламба, странное ощущение взгляда в спину заставляет Зелла резко обернуться, чтобы увидеть, как высокая фигура - светлые волосы, полы плаща, взметнувшиеся серыми крыльями, - исчезает за углом или растворяется в толпе.

Можно бы попытаться догнать или хотя бы окликнуть - но каждый раз Зелл не находит в себе достаточно смелости, чтобы выкрикнуть имя; и каждый раз тот, в сером плаще, просто теряется из виду, как бы Зелл ни пытался догнать его. Выдержки Зелла хватает ровно на то, чтобы дойти до тренировочного зала. Там он скидывает куртку, снимает перчатки и до изнеможения молотит боксёрскую грушу, всхлипывая, разбивая кулаки в кровь. Пот стекает по лицу, мешаясь со слезами - горечь и соль на губах; а потом что-то словно выключается у него внутри, приходит пустота и напару с пульсирующей болью в израненных руках заполняет собой Зелла.

Он останавливается, тяжело дыша. Подбирает одежду. Утирается тыльной стороной ладони, пачкая лицо кровью, что сочится из ободранных костяшек.

Единственное, что занимает его мысли - это ещё одна ночь, которую нужно пережить. И следующая. И ещё десятки и сотни ночей, подобных им.

А потом однажды наступает обыкновенное летнее утро - туманное и тёплое, солёный ветерок раскачивает выцветшую вывеску Баламбской гостиницы, и море гладкое, как старый шёлк, с желтоватыми кружевами пены у берега. И Зелл, шагая вдоль кромки воды - ботинки, связанные шнурками, через плечо, ком одежды под мышкой, солёные капли высыхают на плечах и спине - замедляет шаг, увидев человека в сером плаще, сидящего на камне у воды с удочкой в руках.

Ботинки и одежда падают на мокрый песок.

Зелл бежит к Сейферу, боясь, что тот снова исчезнет, уйдёт или растворится в утренней дымке.

Стоя в двух шагах от Сейфера, Зелл, задыхаясь, говорит ему что-то о воздухе, и о соли на коже, о жарких снах и о боли - и за бешеным стуком сердца не слышит своих собственных слов. Сейфер удивлённо поднимает брови и говорит:

- Что ты, малыш?.. Разве ты меня не ненавидишь?..

Вместо ответа Зелл молча протягивает к Алмази руки - ладонями вниз, едва успевшими подсохнуть ссадинами вверх.

- Ох, - говорит Сейфер. - Что же это...

Он притягивает Зелла к себе за запястья и прижимается лбом к его груди.

- Я тоже скучал по тебе, малыш. Хотя ты не поверишь, наверное.

Зелл делает глубокий вдох, улыбается и смотрит в нежное серо-голубое небо.

- Я верю, - легко говорит он. - Но, Ифрит тебя побери, как же всё-таки долго я за тобой гонялся.